ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ - понятие, в наиболее общ. плане означает поток обычных, будничных действий, переживаний, взаимодействий человека. Повседневность трактуют как весь социокультурный мир, в котором человек существует так же, как и другие люди, взаимодействуя с ними и объектами окружающего мира, влияя на них, изменяя их, испытывая в свою очередь их воздействий и изменений (А. Шюц). Повседневность оказывается в переплетении мира знакомых предметов, эмоционального чувства, социокультурной коммуникации, ежедневных деятельностей и повседневного знания. Повседневное - это привычное, естественное, близкое; то, что происходит каждый день, не вызывает удивление, затруднение, не требует объяснения, интуитивно возможным и само собой разумеющимся для человека, закрепленным в ее опыте. Формы, содержание и средства будничных взаимодействий признаются "своими", в отличие от внешних, інституціолізованих форм и правил, не зависящих от воли индивида, воспринимаются им как "другое", "етикетне". Не повседневная существует как необычное, неожиданное, индивидуальное, далекое; то, что не вписывается в привычный мир, находится вне устоявшегося порядка, относится к моментам возникновения, преобразования или разрушения индивидуального и коллективного жизненного порядка.
Будничная жизнь возникает в результате процессов "оповсякденювання", имеющие формы обучения, освоения традиций и закрепления норм, в частности, запоминание высказываний, правил различных игр, обращения с бытовыми приборами, усвоение норм этикета, правил ориентации в городе или метро, освоение типичных для человека среды образцов жизни, способов взаимодействия с окружением, средств достижения целей. Альтернативой оповсякденювання является "преодоления повседневности" - появление необычного, оригинального в процессах индивидуального и коллективного творения и инновации, благодаря отклонением от стереотипов, традиций и формированию новых правил, привычек, значений. Содержание и форма необычного в свою очередь включаются в процесс оповсякденювання, в котором они обогащают и расширяют сферу обыденного. Человек существует как бы на грани обыденного и незаурядной, которые связаны отношениями дополнительности и взаємоперетворювання.
Соціол. анализ Ж. п. сосредоточен прежде всего на социальных значениях, которые конструируют и которыми обмениваются члены общества во время их повседневных взаимодействий, и на социальных действиях как на об"єктиваціях этих субъективных значений. По определению П. Бергера и Т. Лукмана, повседневность является реальностью, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость. Основой интерпретации является обыденное знание - інтерсуб"єктивне и типол. организовано. Оно состоит из совокупности типол. определений людей, ситуаций, мотивов, действий, объектов, идей, эмоций, с помощью которых люди узнают ситуацию и соответствующую ей схему поведения, устанавливающие смысл порядка и достигают понимания. В конкретной ситуации общения мы автоматически, не осознавая этого процесса, типізуємо человека - как мужчину, эгоиста или руководителя; эмоциональные переживания и проявления - радость, беспокойство, гнев; ситуацию взаимодействия - как дружественную или враждебную, бытовую или официальную. Каждая из типизации предполагает соответствующую типовую схему поведения. Благодаря типізаціям повседневный мир приобретает смысл, воспринимается как нормальный, хорошо известный и привычный. Типизации определяют актуальное отношение большинства членов общества к природе, задач и возможностей своего жизни, к труду, семьи, справедливости, успеха и т.д и составляют социально одобренные групповые стандарты, правила поведения (нормы, обычаи, навыки, традиционные формы одежды, организации времени, труда и т.п.). Они создают общий кругозор, имеют конкретно-истор. характер в определенном социально-культурном мире.
В повседневной жизни человек считает очевидным, что ее партнеры по взаимодействию видят и понимают мир подобным образом. А. Шюц наз. это бессознательно употребляемое предположение "тезисом о взаимности перспектив": характеристики мира не меняются от перемены мест участников взаимодействия; обе стороны во взаимодействии предполагают, что существует постоянное соответствие между их значениями, при этом осознается факт индивидуальных различий в восприятии мира, который основывается на уникальности биографического опыта, особенностях воспитания и образования, специфике социального статуса, субъективных целей и задач и т.д.
Повседневность определяют как одну из "конечных смысловых сфер" (В. Джеме, А. Шюц, П. Бергер, Т. Лукман), каждой из которых человек может приписывать свойство реальности. Кроме повседневности, выделяют сферы религ. веры, сновидений, наук, мышления, любви, фантазии, игры и др. Каждая сфера характеризуется определенным когнитивным стилем, состоящий из ряда элементов восприятия и переживания мира: специфической напряженности сознания, особого эрос h е, преобладающей формы активности, специфических форм личностной вовлеченности и социальности, своеобразие переживания времени. Описание характерных черт присущего повседневности когнитивного стиля составляет ее общ. определения в феноменол. социологии: повседневная жизнь - это сфера человеческого опыта, которой присущ напряженно - активное состояние сознания; отсутствие какого-либо сомнения относительно существования природного и социального мира, ведущая форма активности - трудовая деятельность, которая состоит из выдвижения проектов, их реализации и изменения в результате этого окружающего мира; целостность личностного участия в жизни; существование общего, інтерсуб"єктивно структурированного (типизированного) мира социального действия и взаимодействия (Л. Г. Ионин). Повседневная реальность - выходная в жизненном опыте человека и является основой, на которой формируются все другие сферы. Ее наз. "высшей реальностью".
Повседневность является предметом многих наук, дисциплин: философии, истории и социологии, психологии и психиатрии, лингвистики и др. Разнообразные исследования сосредоточены вокруг проблем обыденной жизни, среди которых: истор. труда Ф. Броделя о структурах повседневности, лингвистический анализ обыденного языка Л. Витгенштейна, исследования народной речевой и смеховой культуры М. Бахтина, мифологии обыденной жизни Г. Стоит, психопатологии повседневности С. Фрейда, феноменология Э. Гуссерля и многочисленные концепции социологии повседневной жизни.
Данный материал прислал нам наш постоянный читатель Айрат Ялаев.
В повседневной рутине наша жизнь превращается в череду одинаковых дней.
Чем это грозит? Наш мозг пластичен, поэтому не используемые части мозга поглощаются теми, которыми мы часто пользуемся. Например раньше (начальные классы) мы примерно одинаково знали все предметы, но потом в университете получили узкую специализацию и использовали только ту информацию которая нужна была нам для выполнения прямых обязанностей. И получили специалиста, который лучше считает чем в школе, но меньше знает о развитии эмбриона или вообще забыл о том, что самая прочная ткань в организме человека – зубная эмаль. Да это и не важная информация кто-то подумает. Кому какая разница, что наша кожа – крутейшей самовосстанавливающийся инструмент выживания или то, насколько совершенен наш организм. Но также мы едем на работу той же дорогой, которой ехали неделю назад, завтрак и ужин отличаются лишь содержанием. В некоторых случаях это приводит к ухудшению темпов и качества работы, апатии, грусти и творческому упадку.
Какой выход?
1. Читать. Читая мы узнаем о том как люди жили и чего этим достигли. А так же получаем плоды трудов ученых посвятивших десятилетия на изучение тех тем, на изучение которых у нас не хватило бы жизни. Грех не воспользоваться возможностью стать просвещенным интеллектуалом в нашем то информационном веке. Когда труды многих признанных ученых мы можем без особого труда найти на прилавках книжных магазинов.
2. Пить воду за пару часов перед сном. Как-то раз я прочитал об этом в одной статье и решил попробовать, как раз в этот период утренняя тяжесть порядком поднадоела. И о чудо – один стакан воды за два часа до сна явилось причиной исчезновения тяжести утром.
3. Активно отдыхать. И те, кто много времени проводит в онлайне с коллегами и друзьями, и те, кто в оффлайне (работают дома и т.п.) нуждаются в отдыхе. Хоть раз поиграв в теннис, футбол, волейбол, съездив на горнолыжную базу, станет ясно, как нужно расслабляться с друзьями и коллегами.
4. Не переедать и питаться здоровой пищей. Как бы это банально не звучало, но мы то - что мы едим. И этого не должно быть в излишке, ведь на самом деле чтобы насытиться нам нужно очень мало. И скорее всего не зря нам дано чувство насыщения и голода?
5. Связаться с родственниками. Благо у некоторых из нас есть родственники, так может нужно быть благодарным этому? Ведь многие из них внесли свою лепту в становлении нашей личности. К тому же звонок от дальнего родственника порадует многих, так давайте мы начнем с себя и будем инициаторами «хорошего настроения».
6. Делать обыденные дела, только иначе. Попробуйте завтра выехать раньше и поехать на работу другой дорогой. Если завтракали за столом, в этот раз попробуйте поесть на ковре, постелив скатерть. Если по пути к рабочему месту вы не обращали внимание на окружающих, то в этот раз улыбнитесь и поздоровайтесь.
А как вы предлагаете разнообразить нашу с вами жизнь?
дом Александр Дюма и К°”». В этой брошюре Мирекур прямо обвинил Дюма в том, что на него работают менее известные авторы, создавая для него произведения, которые он публикует под своим именем. Обличительный пафос книжки Мирекура поистине удивителен. Поговаривали, что Дюма незадолго до того отказался сотрудничать с ним в работе над каким-то предложенным Мирекуром сюжетом. Так ли это, сказать трудно, но поток хулы, вылитый им на писателя, оказался просто ошеломляющим. Итак, Дюма эксплуатирует наемный литературный труд, кроме того, он переписывает множество страниц из чужих произведений, короче, Дюма - литературный поденщик и шарлатан. Слово «поденщик» подхватили и начали повторять. Дюма подал на Мирекура в суд за клевету и выиграл процесс (противники писателя как-то не любят вспоминать об этом факте, хотя и подробно повторяют мирекуровские обвинения).
Дюма действительно зачастую работал с соавторами. Некоторые сотрудничали с ним постоянно, другие просто приносили свои не принятые в печать произведения с просьбой подправить их рукой мастера. Из постоянных соавторов Дюма обычно называют Огюста Маке, Данзаца, Локруа. Эти люди набрасывали сюжеты, готовили материалы, совместно с Дюма обрабатывали текст. Подобное сотрудничество было весьма распространено в XIX веке. Таким же образом были написаны многие романы Ч. Диккенса, вокруг которого существовал кружок молодых соавторов, писавших по указанию великого писателя каждый свою часть нового произведения. Последнее попадало затем - и это был самый существенный момент создания романа - в окончательную обработку самому Диккенсу, из-под чьего пера выходило законченное и отточенное произведение, в котором сумма изначальных частей явно не равнялась целому. Некоторые из написанных таким образом романов вошли в собрания сочинений Диккенса, и имена его подручных упоминаются только в специальных статьях, посвященных истории создания романов. То, что вполне нормально принимали в творчестве
Диккенса, почему-то вызвало бурю протестов в работе Дюма. Однако Дюма вовсе не отрицал соавторство других людей. Зачастую не он, а издатели и директора театров вычеркивали фамилии соавторов с обложек книг и с театральных афиш; ведь эти фамилии не могли сулить такие сборы, как имя Дюма. Однако Дюма не считал также, что работа его соавторов переходила границы подготовки материалов или наметки сюжетов. Характерно, что никто из них не прославился теми произведениями, которые они писали независимо от Дюма. Исправление и «доведение» романов «главным автором» оказывались самым значительным моментом в истории их создания. По этому поводу А. И. Куприн в своем очерке о Дюма справедливо отметил, что дома тоже строятся не одним человеком, однако никто не ставит на фасаде имена каменщиков и инженеров; там имеет право красоваться только имя архитектора... А соотечественник писателя М. Бувье-Ажан в уже цитировавшейся выше статье подчеркивал, что работы Дюма несут на себе некий знак качества: они так похожи на своего автора, что отделить их друг от друга невозможно.
Следует признать, что немногие из соавторов Дюма предъявляли ему претензии, а претензии тех, кто пытался это сделать, упорно не признавались судом. Огюст Маке, участвовавший в создании наиболее известных романов писателя («Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо» и других), выказал было неудовольствие своим знаменитым соавтором и какое-то время обижался на него, но когда в 1845 году на премьере спектакля «Три мушкетера» Дюма под занавес вытащил его на сцену и представил публике как второго родителя знаменитого сюжета, Маке растрогался до слез и признал свои обиды необоснованными. Произведения, написанные им в одиночку, быстро и накрепко позабылись. Без руки мастера они оказались совершенно нежизнеспособными.
Все же Дюма упорно заталкивали в «писатели второго ряда» - несмотря на то, что его пьеса «Генрих III и его двор» была первой романтической пьесой, поставленной на сцене французского театра, роман «Катерина Блюм» проложил дорогу французскому детективу, а многочисленные исторические романы приобщили современников и потомков к истории Франции. Недаром та же Дельфина де Жирарден иронизировала по поводу отказа принять Дюма в Академию:
«Почему людям прославленным так трудно добиться избрания в Академию? Значит, заслужить признание публики - это преступление? Бальзак и Александр Дюма пишут по пятнадцать - восемнадцать томов в год; этого им не могут простить. - Но ведь это великолепные романы! - Это не оправдание, все равно их слишком много. - Но они пользуются бешеным успехом! - Тем хуже: вот пусть напишут один единственный тоненький посредственный романчик, который никто не будет читать, - тогда мы еще подумаем».
Намек на зависть не вызывает сомнений, но Дельфина де Жирарден поставила рядом имена Дюма и Бальзака. Согласен ли был на это Бальзак? Оказывается, нет. «Вы же не можете сравнивать меня с этим негром!» - воскликнул он как-то. Гюго же пенял Дюма на то, что он недостаточно серьезно работает со стилем... Оба были и правы и неправы одновременно, и последнее слово осталось за читателями, которые продолжают любить романы всех трех писателей, но к Бальзаку и Гюго обычно приходят позже, иногда уже безвозвратно посерьезнев, а Дюма выбирают в юности, ища у его героев ответы на самые первые вопросы о чести, любви и справедливости.
Великие писатели потому и считаются великими, что люди признают их своими учителями. Их книги - не простой пересказ реальных или вымышленных событий. Их книги - обобщения, философия, облаченная в изящные одежды стиля. Но чему служит стиль? Торнтон Уайлдер писал в романе «Мост короля Людовика Святого», что «стиль - это лишь обиходный сосуд, в котором подается миру горькое питье». Что правда, то правда: мир любит пить из изящного сосуда.
Обычные глиняные кружки для этого не годятся - вкус может оказаться либо слишком силен, либо незаметен. Но вот является избранник, дарующий людям замысловатый сосуд, и вкус сразу ощущается по-новому, заставляет задуматься, хотя взгляд часто не может оторваться от самого сосуда, его невероятных изгибов.
Если уж говорить о стиле, то Дюма, пожалуй, создал посуду, занимающую промежуточное место между глиняной кружкой и утонченным замысловатым сосудом. Она приятна на ощупь и радует яркими красками, но взгляд, пробежав по естественным и почти привычным линиям формы, в конце концов останавливается именно на содержимом, и вы пытаетесь разглядеть, что же представляет из себя эта горькая субстанция, оказавшаяся на губах...
Словом «повседневность » обозначают само собой разумеющуюся реальность, фактичность, мир обыденной жизни, где люди рождаются и умирают, радуются и страдают.
Повседневность также должна рассматриваться как деятельность, регулируемая нормами и институтами.
Важнейшим признаком повседневности является повторяемость . Повседневностью становится то, что повторяется каждый день — неизбежное, обязательное, привычное, если оно оценивается как рутинное, тривиальное. В этом качестве повседневность противостоит праздникам, выходным дням , а также ритуалам, с которыми связаны важнейшие моменты в жизни человека. Поэтому не все события, происходящие ежедневно, относятся к повседневности. Таковы, например, сон (сновидения), молитва, досуг.
Уровень повседневности в жизни человека
Основной единицей времени повседневности являются сутки , которые можно охарактеризовать на основе как временной шкалы — темпоральное измерение повседневности, так и событийного ряда — распорядок дня, приуроченность определенных событий к определенному времени суток. Обычно сутки делят на четыре части:
- время дня удовлетворения телесных потребностей (сон, питание, секс, гигиенические и косметические процедуры) и духовных ( , получение информации, психологическая поддержка);
- время для ведения ;
- время для работы, обеспечивающей средства к существованию, или учебы;
- свободное время для дружеского общения, любительских занятий и просто ничегонеделанья.
Выделяют также пространственное измерение повседневности — места, где протекает повседневная жизнь, представляют собой систему пространств, включающую пространства тела человека, его жилища и поселения.
В пространстве тела выделяют телесный верх — голова и руки, и телесный низ, с которым связана физиология (выделения, секс). Традиционно высокую культурную ценность придавали верху, а низкую ценность — низу, считавшемуся «нечистым». Лишь в конце XX в. началась реабилитация телесности человека и его телесного низа.
В пространстве жилища расположен ряд функциональных зон — зона питания (очаг, печь, кухня, кладовые, погреба, стол), зона сна (кровать, спальня), зона ухода за телом (ванная, туалет, умывальник). В традиционных культурах также всегда выделялись зоны сакрального, священного («красный угол») и мирского (печь). В XX в. наблюдаются тенденция десакрализации пространства жилища и в то же время — все большая дифференциация его внутреннего пространства — появляются новые зоны личного пространства.
В пространстве поселения (города) выделяются места для (рынки, магазины), общественного питания (кафе, бары, закусочные), транспортные артерии (реки, улицы, дороги), рабочие зоны, места получения питьевой воды (реки, водоемы, колодцы, водопровод). В городе зоны власти, отдыха и сакральные зоны противостоят пространству повседневности, хотя территориально они могут пересекаться и сосуществовать.
Пространство повседневности заполнено многочисленными вещами — отдельными, автономными частями культуры. В каждой зоне они свои и оцениваются в первую очередь по их утилитарному назначению. Но любая бытовая вещь полифункциональна. Она может выполнять функции мемориальную, сакральную, престижную, эстетическую, социально-статусную. Актуализация этих функций определяется как конкретно-исторической, так и сиюминутной ситуацией.
процесс жизнедеятельности индивидов, развертывающийся в привычных общеизвестных ситуациях на базе самоочевидных ожиданий. Социальные взаимодействия в контексте П. зиждутся на предпосылке единообразия восприятия ситуаций взаимодействия всеми его участниками. Другие признаки повседневного переживания и поведения: нерефлективность, отсутствие личностной вовлеченности в ситуации, типол. восприятие участников взаимодействия и мотивов их участия. П. противопоставляется: как будни - досугу и празднику; как общедоступные формы деятельности - высшим специализир. ее формам; как жизненная рутина - мгновениям острого психол. напряжения; как действительность - идеалу.
Существует огромное количество филос. и социол. трактовок П.; в них, как правило, проводится прямо или косвенно негативная оценка феномена. Так, у Зиммеля рутина П. противопоставляется приключению как периоду наивысшего напряжения сил и остроты переживания; момент приключения как бы изымается из П. и становится замкнутым, на самого себя ориентированным фрагментом пространства-времени, где действительны совсем иные, чем в П., критерии оценки ситуаций, личностей, их мотивов и т.д. У Хайдеггера П. отождествляется с существованием в "das Man", т.е. считается неаутентичной формой существования.
В совр. марксистской теории П. играет двоякую роль. С одной стороны, у Маркузе в его противопоставлении культуры как праздника, творчества, высшего напряжения духовных сил, с одной стороны, и цивилизации как рутинной технизированной деятельности - с др., П. оказывается на стороне цивилизации. Ей, в конечном счете, предстоит быть превзойденной в высшем творч. диалектич. синтезе. С др. стороны, у А. Лефевра П. выступает как подлинный локус творчества, где создается как все человеческое, так и сам человек; П. - это "место дел и трудов"; все "высшее" в зародыше содержится в повседневном и возвращается в П., когда хочет доказать свою истинность. Но это в идеале. П. исторична и в своем истор. существовании переживает состояние отчужденности, к-рое проявляется в "оповседневливании" высокой культуры и стиля, в забвении символов и замене их на знаки и сигналы, в исчезновении общины, ослаблении влияния сакрального и т.д. Ставится задача "критики повседневной жизни", к-рая мыслится как средство "реабилитации" П., т.е. восстановления роли П. как посредника и "соединителя" природы и культуры в непосредственности человеч. жизни. Так же - как инстанция-посредник между природой и культурой - трактуется П. в работах А. Хеллер; с ее т.зр., в П. происходит реализация насущных потребностей человека, к-рые при этом приобретают культурную форму и значение. Ни Лефевр, ни Хеллер, в отличие от Маркузе не ставят задачу диалектич. "снятия" П. Они ставят задачу возвращения в П., нового обретения мира П., в к-ром человеч. взгляды и действия ориентировались бы не на абстр. и анонимные институты, а обрели бы прямо ощутимый человеч. смысл. Фактически речь идет о "возвращении" в жизненный мир.
Согласно Гуссерлю, отцу идеи "жизненного мира", к-рый он называл также "миром "П.", жизненный мир есть мир опыта живого деятельного субъекта, в к-ром субъект живет в "наивно-естеств. непосредственной установке". Жизненный мир, по Гуссерлю, - культурно-истор. мир. Гуссерль исходил из опыта изолированного субъекта, некоторые его последователи перенесли центр тяжести анализа на обществ, и конкретно-истор. ситуацию, на "социальную конструкцию" повседневного мира. Именно эта феноменологич. трактовка П. была развита А. Шюцем и его последователями, в частности П. Бергером и Т. Лукманом. Шюц переосмыслил идею У. Джеймса относительно "миров опыта", превратив джеймсовские "миры" в "конечные области значений", к-рые конечны в том смысле, что замкнуты в себе и переход из одной области в другую невозможен без особого усилия и без смыслового скачка, перерыва постепенности. Одной из конечных областей значений, наряду с религией, игрой, научным теоретизированием, душевной болезнью и т.д., является П. Каждой из конечных областей значений свойствен особый когнитивный стиль. Шюц выделяет шесть особых элементов, характеризующих когнитивный стиль П.: активная трудовая деятельность, ориентированная на преобразование внешнего мира; epoche естественной установки, т.е. воздержание от всякого сомнения в существовании внешнего мира и в том, что этот мир может быть не таким, каким он является активно действующему индивиду; напряженное отношение к жизни (attention a la vie, говорил Шюц вслед за Бергсоном); специфич. восприятие времени - циклич. время трудовых ритмов; личностная определенность индивида; он участвует в П. всей полнотой личности, реализующейся в деятельности; особая форма социальности - интерсубъективно структурированный и типизированный мир социального действия и коммуникации. По Шюцу, П. - лишь одна из конечных областей значений. В то же время он именует П. "верховной реальностью". "Верховность" объясняется деятельной природой П. и ее закрепленностью в телесном существовании индивида. Все другие реальности можно определять через П., ибо все они характеризуются по сравнению с П. к.-л. рода дефицитом (отсутствием компонента деятельности, изменяющей внешний мир, неполнотой личностной вовлеченности и т.д.).
Типол. структуры П. (типич. ситуации, типич. личности, типич. мотивы и т.д.), как они детально анализируются Шюцем в др. работах, представляют собой репертуар культурных моделей, используемых повседневными деятелями. П., в шюцевском социально-феноменолог. понимании, есть существование культуры в ее инструментальном смысле. Не случайно пафос социально-феноменологич. видения мира П. был усвоен т.н. новой этнографией (Фрэйк, Стюртевант, Псатас и др.), ставящей своей целью постижение культуры из перспективы автохтонов, причем вершиной такого постижения является усвоение этнотеории, состоящей в совокупности повседневных классификаций. В своем развитии новая этнография стремится соединить анализ П. как культурно-специфич. мира переживаний и смыслов с изучением мира П. традиционно научными, т.е. позитивистскими методами. Еще дальше в направлении реализации феноменологич. подхода к анализу П. идет этнометодология Г. Гарфинкеля, анализирующая процесс конструирования мира П. как процесс, состоящий в интерпретационной деятельности самих участников повседневных взаимодействий.