В 17… году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если б паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, – ворчал он про себя, – кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour ^etre outchitel, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, то есть (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю.

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

– Да вот пошел семнадцатый годок, – отвечала матушка. – Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…

«Добро, – прервал батюшка, – пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

– Не забудь, Андрей Петрович, – сказала матушка, – поклониться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

– Что за вздор! – отвечал батюшка нахмурясь. – К какой стати стану я писать к князю Б.?

– Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши.

– Ну, а там что?

– Да ведь начальник Петрушин – князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

– Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.

Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».

Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастьем. Но спорить было нечего! На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чемодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами.

В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в трактире. Савельич с утра отправился по лавкам. Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина, лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру. Чем долее она продолжалась, тем прогулки на четверинках становились чаще, пока, наконец, маркер остался под биллиардом. Барин произнес над ним несколько сильных выражений в виде надгробного слова и предложил мне сыграть партию. Я отказался по неумению. Это показалось ему, по-видимому, странным. Он поглядел на меня как бы с сожалением; однако мы разговорились. Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр ** гусарского полку и находится в Симбирске при приеме рекрут, а стоит в трактире. Зурин пригласил меня отобедать с ним вместе чем бог послал, по-солдатски. Я с охотою согласился. Мы сели за стол. Зурин пил много и потчевал и меня, говоря, что надобно привыкать ко службе; он рассказывал мне армейские анекдоты, от которых я со смеху чуть не валялся, и мы встали из-за стола совершенными приятелями. Тут вызвался он выучить меня играть на биллиарде. «Это, – говорил он, – необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко – чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде; а для того надобно уметь играть!» Я совершенно был убежден и с большим прилежанием принялся за учение. Зурин громко ободрял меня, дивился моим быстрым успехам и, после нескольких уроков, предложил мне играть в деньги, по одному грошу, не для выигрыша, а так, чтоб только не играть даром, что, по его словам, самая скверная привычка. Я согласился и на то, а Зурин велел подать пуншу и уговорил меня попробовать, повторяя, что к службе надобно мне привыкать; а без пуншу, что и служба! Я послушался его. Между тем игра наша продолжалась. Чем чаще прихлебывал я от моего стакана, тем становился отважнее. Шары поминутно летали у меня через борт; я горячился, бранил маркера, который считал бог ведает как, час от часу умножал игру, словом – вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю. Между тем время прошло незаметно. Зурин взглянул на часы, положил кий и объявил мне, что я проиграл сто рублей. Это меня немножко смутило. Деньги мои были у Савельича. Я стал извиняться. Зурин меня прервал: «Помилуй! Не изволь и беспокоиться. Я могу и подождать, а покамест поедем к Аринушке».

Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать. Встав из-за стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир.

Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь, с тобою сделалось? – сказал он жалким голосом, – где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!» – «Молчи, хрыч! – отвечал я ему, запинаясь, – ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня».

На другой день я проснулся с головною болью, смутно припоминая себе вчерашние происшествия. Размышления мои прерваны были Савельичем, вошедшим ко мне с чашкою чая. «Рано, Петр Андреич, – сказал он мне, качая головою, – рано начинаешь гулять. И в кого ты пошел? Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о матушке и говорить нечего: отроду, кроме квасу, в рот ничего не изволила брать. А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало, к Антипьевне забежит: „Мадам, же ву при, водкю“. Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын. И нужно было нанимать в дядьки басурмана, как будто у барина не стало и своих людей!»

Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич; я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»

В это время мальчик вошел и подал мне записку от И. И. Зурина. Я развернул ее и прочел следующие строки:

«Любезный Петр Андреевич, пожалуйста, пришли мне с моим мальчиком сто рублей, которые ты мне вчера проиграл. Мне крайняя нужда в деньгах.

Готовый ко услугам

Делать было нечего. Я взял на себя вид равнодушный и, обратясь к Савельичу, который был и денег, и белья, и дел моих рачитель , приказал отдать мальчику сто рублей. «Как! зачем?» – спросил изумленный Савельич. «Я их ему должен», – отвечал я со всевозможной холодностию. «Должен! – возразил Савельич, час от часу приведенный в большее изумление, – да когда же, сударь, успел ты ему задолжать? Дело что-то не ладно. Воля твоя, сударь, а денег я не выдам».

Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки, и, взглянув на него гордо, сказал: «Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают».

Савельич так был поражен моими словами, что сплеснул руками и остолбенел. «Что же ты стоишь!» – закричал я сердито. Савельич заплакал. «Батюшка Петр Андреич, – произнес он дрожащим голосом, – не умори меня с печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко-накрепко заказали не играть, окроме как в орехи…» – «Полно врать, – прервал я строго, – подавай сюда деньги или я тебя взашеи прогоню».

Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.

Пушкин А.С. повесть «Капитанская дочка»: Краткое содержание.

Повествование ведется от первого лица главного героя повести Петра Андреевича Гринева в виде семейных записок.

Глава 1. Сержант гвардии.

В этой главе Пушкин знакомит читателя с Петром Гриневым. В его семье было 9 детей. Однако все умерли будучи еще младенцами, и в живых остался только Петр. Отец Петра некогда служил, но теперь вышел в отставку. Петра записали до его рождения в Семеновский полк. Пока мальчик рос, он числился в своем полку как отпущенный в отпуск. У мальчика был дядька Савельич, который и занимался его воспитанием. Он научил мальчика русской грамоте и письму, дал знания о борзых. Через определенное время Петру присылают француза в качестве учителя. Звали француза Бопре. В его обязанности входило научить мальчика французскому и немецким языкам, а так же дать образование и в области других наук. Однако француза больше заботили выпивка и девки. Когда отец Петра заметил нерадивость француза, он его выгнал. В 17 лет отец отправил Петра служить в Оренбург, хотя юноша надеялся служить в Петербурге. В момент наставлений перед отъездом отец сказал сыну, что нужно беречь «платье снову, а честь смолоду » (Примечание автора: Впоследствии эти слова из произведения Пушкина «Капитанская дочка » стали крылатой фразой). Петр покинул родные места. В Симбирске юноша посетил трактир и там познакомился с ротмистром Зуриным. Зурин научил Петра играть в бильярд, а потом напоил его и выиграл у Петра 100 рублей. Пушкин писал, что Петр «вел себя, как мальчишка, вырвавшийся на волю «. Утром, несмотря на активное сопротивление Савельича, Гринев выплачивает проигранные деньги и покидает Симбирск.

Глава 2. Вожатый.

Гринев понимал, что он поступил неправильно, когда прибывал в Симбирске. Поэтому он попросил прощения у Савельича. Во время бури путешественники сбились с пути. Но тут они заметили человека, «сметливость и тонкость чутья » были подмечены Петром и восхитили. Гринев попросил этого человека проводить их до ближайшего дома, готового принять их. В пути Гриневу приснился странный сон, в котором он вернулся в свою усадьбу и нашел своего отца умирающим. Петр попросил отца о благословении, но неожиданно вместо него он увидел мужика с черной бородой. Мама Пети ту же попыталась объяснить кто этот человек. По ее словам это был якобы его посаженный отец. Тут мужик вдруг вскочил с постели, схватил топор и стал им размахивать. Комната заполнилась мертвецами. Мужик улыбнулся юноше и позвал для своего благословения. Тут сон оборвался. Прибыв на место, Гринев пригляделся к человеку, что согласился их проводить. Так Пушкин описал вожатого: «Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показалась проседь, живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были острижены в кружок, на нем был оборванный армяк и татарские шаравары «. Мужик с черной бородой, т.е. вожатый, разговаривал с хозяином постоялого двора на непонятном, иносказательном для Петра, языке: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камешком, да мимо «. Гринев решил угостить вожатого вином и подарил ему перед расставанием заячий тулуп, чем вновь вызвал негодование Савельича. В Оренбурге друг отца, Андрей Карлович Р. отправил Петра служить в Белгорскую крепость, которая находилась в 40 верстах от Оренбурга.

Глава 3. Крепость.

Гринев прибыл в крепость и нашел ее похожей на небольшую деревушку. В ней всем заправляла жена коменданта крепости Василиса Егоровна. Петр познакомился с молодым офицером Алексеем Ивановичем Швабриным. Швабрин рассказал Гриневу об обитателях крепости, о заведенном порядке в ней и вообще о жизни в этих местах. Так же он высказал свое мнение о семье коменданта крепости и крайне нелестно о его дочери Мироновой Машеньке. Швабрина Гринев нашел не очень привлекательным молодым человеком. Он был «невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым «. Гринев узнал, что Швабрин попал в крепость из-за дуэли. Швабрина и Гринева пригласили на обед в дом коменданта Ивана Кузьмича Миронова. Молодые люди приняли приглашение. На улице Гринев увидел как проходили военные учения. Взводом инвалидов командовал сам комендант. Он был «в колпаке и китайчатом халате «.

Глава 4. Поединок.

Гринев все чаще стал посещать семейство коменданта. Ему нравилась эта семья. И нравилась Маша. Он посвятил ей стихи о любви. Петр стал офицером. Он в начале с удовольствием общался со Швабриным. Но его колкие замечания в адрес любимой девушки стали раздражать Гринева. Когда же Петр показал свои стихи Алексею и Швабрин их резко раскритиковал, а потом еще и позволил себе оскорбить Машу, Гринев назвал Швабрина лжецом и получил от Швабрина вызов на дуэль. Узнав о дуэле, Василиса Егоровна приказала арестовать молодых офицеров. Девка Палашка забрала у них шпаги. А позже Маша рассказала Петру, что Шввабрин некогда сватался к ней, но она ему отказала. Вот почему Швабрин ненавидел девушку и бросал в ее адрес бесконечные колкости. Еще спустя некоторое время дуэль возобновилась. В ней Гринев оказался ранен.

Глава 5. Любовь.

Савельич и Маша стали ухаживать за раненым. В этот момент Гринев решился признаться Машеньке в своих чувствах и сделать ей предложение. Маша согласилась. Тогда Гринев отправил письмо отцу с просьбой благословить его на брак с дочерью коменданта крепости. Ответ пришел. И из него выяснилось, что отец отказывает своему сыну. Мало того, он откуда-то узнал про дуэль. Савельич не сообщал о дуэле Гриневу старшему. Поэтому Петр решил, что это дело рук Швабрина. А между тем Швабрин пришел навестить Петра и попросил у него прощения. Он сказал, что он виноват перед Петром за все случившееся. Однако Маша не желает выходить замуж без благословения отца и потому она стала избегать Гринева. Гринев тоже перестал посещать дом коменданта. Он упал духом.

Глава 6. Пугачевщина

Комендант получил письмо от генерала, в котором сообщалось, что сбежавший донской казак Емельян Пугачев собирает злодейскую шайку и посему необходимо укрепить крепость. Тут же сообщалось, что Пугачеву уже удалось разграбить несколько крепостей, а офицеров повесить. Иван Кузьмич собрал военный совет и просил всех держать это известие в тайне. Но Иван Игнатьевич случайно проболтался Василисе Егоровне, а та попадье и в результате по крепости распустились слухи о Пугачеве. Пугачев подсылал лазутчиков в селения казаков с листовками, в которых угрожал поевсить тех, кто не признает его государем и не примкнет к его шайке. А от офицеров требовал сдачи крепости без боя. Удалось поймать одного из таких лазутчиков, изувеченного башкирца. У бедного пленного не было носа, языка и ушей. По всему было видно, что бунтует не впервые и знаком с пытками. Иван Кузьмич по предложению Гринева решил утром отправить Машу из крепости в Оренбург. Гринев и Маша простились. Миронов хотел, чтобы и его супруга покинула крепость, но Василиса Егоровна твердо решила остаться с супругом.

Глава 7. Приступ.

Маша не успела покинуть крепость. Под покровом ночи казаки покинули Белогорскую крепость, чтобы перейти на сторону Пугачева. В крепости остались немногочисленные воины, которые были не в силах оказать сопротивления разбойникам. Они защищались как могли, но напрасно. Пугачев захватил крепость. Многие тут же присягнули разбойнику, который провозгласил себя царем. Он казнил коменданта Миронова Ивана Кузьмича и Ивана Игнатьевича. Следующим должны были казнить Гринева, но Савельич бросился в ноги Пугачеву и умолял оставить его в живых. Савельич даже пообещал за жизнь молодого барина выкуп. Пугачев согласился на такие условия и потребовал от Гринева поцеловать руку. Гринев отказался. Но Пугачев все равно помиловал Петра. Оставшиеся в живых солдаты и жители крепости перешли на сторону разбойников и на протяжении 3-х часов целовали руку новоиспеченного государя Пугачева, который восседал в кресле на крыльце комендантского дома. Разбойники всюду грабили, вытаскивая из сундуков и шкафов различное добро: ткани, посуду, пух и т.д. Василису Егоровну раздели догола и вывели в таком виде на публику, после чего убили. Пугачеву подвели белого коня и он уехал.

Глава 8. Незваный гость.

Гринев сильно переживал за Машу. Успела ли она спрятаться и что с ней? Он вошел в дом коменданта. Там все было разрушено, разграблено и переломано. Он вошел в комнату Марьи Ивановны, где встретил прятавшуюся Палашу. От Палаши он узнал, что Маша в доме попадьи. Тогда Гринев отправился в поповский дом. В нем шла попойка разбойников. Петр вызвал попадью. От нее Гринев узнал, что Швабрин присягнул Пугачеву и теперь отдыхает вместе с разбойниками за одним столом. Маша лежит на ее постели в полубреду. Пугачеву попадья заявила, что девушка приходится ей племянницей. К счастью Швабрин не выдал правды Пугачеву. Гринев вернулся к себе на квартиру. Там Савельич сообщил Петру, что Пугачев является их бывшим вожатым. За Гриневым пришли, сообщив, что его требует к себе Пугачев. Гринев повиновался. Войдя в помещение, Петра поразило, что «Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю…Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспаривал Пугачева «. Пугачев предложил спеть песню про висилицу, и бандиты запели: «Не шуми, мати зеленая дубравушка… » Когда гости разошлись окончательно, Пугачев попросил Гринева остаться. Между ними возник разговор, в котором Пугачев предложил Гриневу остаться при нем и служить ему. Петр честно заявил Пугачеву, что не считает его государем и не может служить ему, т.к. когда-то уже присягнул государыне. Он так же не сможет выполнить обещание не воевать против Пугачева, т.к. это его офицерский долг. Пугачев был поражен откровенностью и честностью Гринева. Он пообещал отпустить Гринева в Оренбург, но просил прийти утром проститься с ним.

Глава 9. Разлука.

Пугачев просит Гринева в Оренбурге посетить губернатора и передать ему, что уже через неделю государь Пугачев будет в городе. Он назначил комендантом Белогорской крепости Швабрина, так как сам должен уехать. Савельич тем временем составил список разграбленного барского добра и подал его Пугачеву. Пугачев, находясь в великодушном состоянии духа, вместо наказания решил подарить Гриневу коня и свою собственную шубу. В этой же главе Пушкин пишет, что Маша разболелась не на шутку.

Глава 10. Осада города.

Гринев, приехав в Оренбург, был отправлен к генералу Андрею Карловичу. Гринев просил дать ему солдат и позволить напасть на Белгородскую крепость. Генерал, узнав об участи семьи Мироновых и о том, что капитанская дочка осталась в руках разбойников, выразил сочувствие, но солдат дать отказался, ссылаясь на предстоящий военный совет. Военный совет, на котором «не было ни одного военного человека «, состоялся в тот же вечер. «Все чиновники говорили о ненадежности войск, о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все полагали, что благоразумнее оставаться под укрытием пушек за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытать счастье оружия «. Одним из выходов чиновники увидели в назначении большой цены за голову Пугачева. Они полагали, что разбойники сами выдадут своего предводителя, соблазнившись на высокую цену. Между тем Пугачев сдержал свое слово и появился у стен Оренбурга ровно через неделю. Началась осада города. Жители жестоко страдали из-за голода и из-за дороговизны. Вылазки разбойников были переодическими. Гриневу было скучно и он часто катался на подаренной ему Пугачевым лошади. Однажды он наехал на казака, которым оказался урядник Белогорской крепости Максимыч. Он передал письмо Гриневу от Маши, в котором сообщалось, что Швабрин принуждает ее выйти за него замуж.

Глава 11. Мятежная слобода.

Чтобы спасти Машу, Гринев и Савельич отправились в Белогорскую крепость. По дороге они попали в руки разбойников. Их отвели к Пугачеву. Пугачев спросил куда это Гринев едет и с какой целью. Гринев честно рассказал Пугачеву о своих намерениях. Мол ему хотелось бы защитить осиротевшую девушку от притязаний Швабрина. Разбойники предложили отрубить голову и Гриневу и Швабрину. Но Пугачев решил все по-своему. Он пообещал Гриневу устроить его судьбу с Машей. Утром Пугачев и Гринев поехали в одной кибитке в Белогорскую крепость. По дороге Пугачев поделился с Гриневым своим желанием пойти на Москву: «…улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою «. Еще по дороге Пугачев успел рассказать калмыцкую сказку про ворона, что жил 300 лет, но питался падалью и про орла, предпочитающего голод падали: «лучше раз напиться живой кровью «.

Глава 12. Сирота.

Приехав в Белогорскую крепость, Пугачев узнал, что Швабрин издевался над Машей и морил ее голодом. Тогда Пучев пожелал от имени государя обвенчать Гринева и Машу немедленно. Тогда Швабрин рассказал Пугачеву, что Маша никакая не племянница попадье, а дочь капитана Миронова. Но Пугачев оказался великодушным человеком: «казнить, так казнить, жаловать, так жаловать » и отпустил Машу и Гринева.

Глава 13. Арест

Пугачев вручил Петру пропуск. Поэтому влюбленные могли свободно проходить все заставы. Но однажды застава императорских солдат была принята за пугачевские и это послужило поводом для ареста Гринева. Солдаты отвели Петра к своему начальнику, в котором Гринев узнал Зурина. Петр поведал свою историю старому знакомому и тот поверил Гриневу. Зурин предложил отложить свадьбу и отправить Машу в сопровождении Савельича к своим родителям, а самому Гриневу остаться на службе, как того требовал офицерский долг. Гринев внял предложению Зурина. Пугачев со временем был разбит, но не пойман. Предводителю удалось бежать в Сибирь и собрать новую шайку. Пугачева всюду разыскивали. В конце концов он все-таки был пойман. Но тут Зурин получил приказ арестовать Гринева и отправить в Следственную комиссию по делу Пугачева.

Глава 14. Суд.

Гринева арестовали из-за доноса Швабрина. Швабрин утверждал, что Петр Гринев служил Пугачеву. Гринев побоялся вмешивать в эту историю Машу. Ему не хотелось, чтобы ее мучили допросами. Поэтому Гринев не смог оправдать себя. Императрица заменила смертную казнь ссылкой в Сибирь только благодаря заслугам отца Петра. Отец был угнетен случившимся. Это был позор для рода Гриневых. Маша поехала в Петербург с целью поговорить с императрицей. Так получилось, что однажды Маша гуляла рано утром в саду. Во время прогулки она встретила незнакомую женщину. Они разговорились. Женщина попросила представиться Машу и та ответила, что она дочь капитана Миронова. Женщина сразу очень заинтересовалась Машей и попросила Машу рассказать с какой целью она прибыла в Петербург. Маша сказала, что приехала к государыне, чтобы просить милости за Гринева, т.к.он не смог оправдаться на суде из-за нее. Женщина сказала, что она бывает при дворе и обещает Маше помочь. Она приняла у Маши письмо, адресованное государыне и спросила где Маша остановилась. Маша ответила. На этом они расстались. Не успела Маша выпить чаю после прогулки, как во двор въехала дворцовая карета. Посланный просил Машу немедленно отправиться во дворец, т.к. ее требует к себе императрица. Во дворце Маша узнала в государыне свою утреннюю собеседницу. Гринев был помилован, Маше было выдано состояние. Маша и Петр Гринев поженились. Гринев присутствовал во время казни Емельяна Пугачева. «Он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головой, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу «

Таково краткое содержание по главам повести Пушкина «Капитанская дочка «

Удачи на экзаменах и пятерок за сочинения!

Опубликовано 12.06.2017 по предмету Литература от Гость >>

Помогите ответить"Сержант гвардии" 1.Глава называется.О ком рассказывается в этой главе?Какова была семья Гринёва?Какую роль в его детстве играли Савельич и Бопре?Как провожали Петрушу родители на службу и какими словами напутствовал его отец? 2.Как характеризует Гринева и Савельича случай с Зуриным?

Ответ оставил Гость

В этой главе рассказывается о Петруше, о его детстве. у него были оба родителя, отец служил, мать домохозяйка. Савельич был чесным человеком, занимался, обучал Петра. Бопре - это француз, который приехал обучать Петра, но он лишь пил и ничем не занимался с Гриневым. Савельич его недолюбливал. какими словами, к сожалению, не помню, но он уходил служить в 17 лет, мать плакала, не хотела расставаться с сыном. как реагировал отец тоже не помню.
2. Гринев повел себя не правильно. его едва спровоцировали, а он повелся на игру на неизвестую ему игру и соответственно проиграл огромную, по тем временам сумму. но долг свой он отдал, хоть и Савельич умолял его, просил не отдавать последние деньги он все равно отдал этот долг

Оцени ответ

Проблемы с решением?

Если ответа нет или он оказался неправильным по предмету Литература, то попробуй воспользоваться поиском на сайте или задать вопрос самостоятельно.

Если же проблемы возникают регулярно, то возможно Вам стоит обратиться за помощью. Мы нашли великолепную онлайн школу, которую без всяких сомнений можем порекомендовать. Там собраны лучшие преподаватели, которые обучили множество учеников. После обучения в этой школе, Вы сможете решать даже самые сложные задачи.

Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя В., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, - ворчал он про себя, - кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel 1 , не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, - и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы...» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Русский бунт

Петербург. Аничков дворец и Невский проспект. Гравюра (XVIII век ).

КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА

Береги честь смолоду.

Пословица

– Был бы гвардии он завтра ж капитан.

– Того не надобно; пусть в армии послужит.

– Изрядно сказано! пускай его потужит...

.........................

Да кто его отец?

Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, – ворчал он про себя, – кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато когда он случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы...» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

– Да вот пошел семнадцатый годок, – отвечала матушка. – Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще...

«Добро, – прервал батюшка, – пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

– Не забудь, Андрей Петрович, – сказала матушка, – поклониться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

– Что за вздор! – отвечал батюшка нахмурясь. – К какой стати стану я писать к князю Б.?

– Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши?

– Ну, а там что?

– Да ведь начальник Петрушин – князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

– Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать. Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.

Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».

Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня гарнизонная скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастием. Но спорить было нечего. На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чемодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами.