Вернувшись из Симбирска, Гончаров в доме у Майкова услышал разговор о намечавшемся кругосветном путешествии военного фрегата "Паллада". Ничего экстраординарного в этом событии не было: каждый год разные корабли уплывают, прибывают - ему какое дело! Но тут была деталь, которая раззадорила Гончарова. Дело в том, что сыну Майкова предложили плыть на фрегате в качестве секретаря начальника экспедиции адмирала Путятина, а тот отказался. Вот тут Гончаров и раззадорился, решив проситься на фрегат.
Это решение "принца Леня" породивиело много безобидного веселья:
- Браво, де Лень! Вы слышали? Наш де Лень отправляется в кругосветное путешествие! Какая артистическая шутка!
Но Гончаров вовсе не шутил. Он радовался от мысли, что побывает в Китае, Индии, переплывет океан, ступит на острова, где гуляют дикари, посмотрит на эти чудеса. К нему словно вернулась молодость с ее мечтами.
Несколько дней он бегал по городу- из учреждения в учреждение, и, наконец, встретился с адмиралом, который слыл человеком привередливым и капризным. Но Гончаров произвел на адмирала хорошее впечатление, и получил назначение секретарем на два года плавания. До отплытия фрегата оставалось 40 дней, за которые надо было сделать много дел.
Майковы очень переживали за Гончарова: вдруг погибнет он в бурю, или с"едят его дикари, или змея укусит. И как он привыкнет к стуже и тропической жаре? Как переварит пищу, приготовленную корабельным поваром? Как будет обходиться без книг и журнальных новинок?
И самого Гончарова иногда бросало в жар - не погорячился ли он? Но уже ничего нельзя было изменить.
Все было готово: документы, вещи и книги, друзья и приятели расцелованы. Наконец, 7 октября 1852 года корабль покинул Кронштадтскую гавань.
До Портсмута Гончаров плыл в адмиральской каюте, так как адмирал должен был присоединиться к ним в Портсмуте. Но Гончаров заранее переговорил с капитаном, что намеревается вернуться домой. Капитан не возражал, но решающее слово было за адмиралом. Адмирал свое согласие дал, но предупредил, что по прошествии времени Гончаров пожалеет об упущенной возможности повидать мир. Смешно, но вопрос был решен, кода Гончаров посмотрел на свой багаж - чемоданы, связки книг, ворох бумаг - и подумал о том, что со всем этим ему надо будет тащиться через всю Европу. И он решил, что легче плыть дальше вокруг света.
Кругосветное путешествие Гончарова, описанное им в произведении "Фрегат "Паллада", хочется верить, знакомо читателю, поэтому не буду останавливаться на нем подробно. Скажу одно - Гончаров был первым из наших писателей 19 века, которые трезво и нераболепно посмотрели на европейскую буржуазную цивилизацию.
Напомню еще, что фрегат посетил: остров Мадейра, мыс Доброй Надежды, Канскую колонию, Индийский и Тихий океаны, порты Анжер, Сингапур, Гонконг, прибыл в Нагасаки, Манилу, острова Батан и Гамильтон. Когда фрегат вошел в Императорскую гавань, Гончаров сухопутным путем отправился в Якутск и Иркутск, а в начале 1855 года вернулся в Петербург, где произошли едва ли самые судьбоносные для писателя события. О них и пойдет речь в дальнейшем.
В 1852 году из Кронштадта в кругосветное путешествие отправился фрегат «Паллада». Цель экспедиции, которую возглавил вице-адмирал Е. В. Путятин, заключалась в инспектировании русских владений в Северной Америке, а также в установлении политических и торговых отношений с Японией. В качестве секретаря экспедиции в далекий путь отправился Иван Александрович Гончаров, к тому времени уже известный писатель, автор романа «Обыкновенная история». Кругосветное путешествие заняло почти два с половиной года и стало одной из самых ярких страниц в биографии Гончарова, а мировая литература пополнилась интереснейшей книгой «Фрегат «Паллада».
И. А. Гончаров родился 6 (18) июня 1812 года в Симбирске. Его отец и мать были из купеческого сословия. Детство будущего писателя прошло в большом каменном доме, напоминавшем барскую усадьбу, который находился в центре города. Отсюда его блестящее знание усадебного быта дореформенной России, описанного позднее в романах. Когда Гончарову исполнилось семь лет, умер его отец, поэтому много внимания воспитанию мальчика уделял крестный - Н. Н. Трегубов, в прошлом моряк. Первоначальное образование Гончарова - домашнее, позднее он обучался в частном пансионе. Когда мальчику исполнилось десять лет, его отправили в Москву, в коммерческое училище, где он провел восемь лет. И все же надежды матери сделать сына коммерсантом не оправдались - его увлекли гуманитарные науки.
В 1831 году И. А. Гончаров поступил в Московский университет на словесный факультет. Шла эпоха политической реакции после подавления восстания декабристов. Чем больше был гнет, тем чаще возникали очаги вольномыслия. Одним из таких центров стал Московский университет. Одновременно с Гончаровым здесь учились Белинский, Герцен, Огарев, Лермонтов, Тургенев, Аксаков. Создавались студенческие кружки, студенты много читали, стремились самостоятельно искать ответы на вопросы, которые преподносила им действительность. В такой атмосфере напряженной духовной жизни и оказался Гончаров. Университет обогатил его знаниями, пробудил стремление к дальнейшему развитию. Позже это отразилось в творчестве.
Окончив в 1834 году университет, Иван Александрович вернулся в Симбирск и увидел, что здесь ничего не изменилось. Он решил уехать навсегда из родного города, но симбирский губернатор предложил Гончарову занять должность его секретаря. Служба в канцелярии губернатора позволила увидеть изнутри жизнь чиновников и многое понять в бюрократическом механизме губернской администрации. Эти живые впечатления пригодились будущему писателю. Он уезжает в Петербург, где сближается с семьей Майковых. Глава семьи Николай Александрович был крупным художником, академиком живописи. Его сыновьям Аполлону и Валериану Гончаров преподавал латынь и русскую словесность, и впоследствии Аполлон стал известным поэтом-лириком. В доме Майковых собирались писатели, художники, музыканты, царил культ восторженного, романтического отношения к искусству, и Гончаров отдал дань увлечению романтизмом.
1840-е годы - расцвет творчества писателя. Произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя положили начало реализму в русской литературе. Писателей интересуют повседневная жизнь народа, антикрепостнические настроения в обществе. Гончаров отходит от романтизма, реализм стал его творческим методом. Первый роман «Обыкновенная история» появился в 1847 году на страницах «Современника». Названием писатель подчеркивал типичность процессов, изображенных в произведении. Это было развенчание барского романтизма.
В октябре 1852 года в жизни И. А. Гончарова произошло важное событие - он стал участником кругосветного путешествия. Иван Александрович, вспоминая рассказы своего крестного Трегубова о морских странствиях, не предполагал, что однажды испытает это и сам. По характеру Иван Александрович был кабинетным человеком, далеким от морской деятельности, его мучили сомнения, правильно ли он поступает. Столь длительное путешествие было сопряжено со многими опасностями, трудностями, но писатель понимал, что оно обогатит его знаниями о мире, поможет в творчестве.
Руководителем экспедиции назначили Е. В. Путятина - моряка, дипломата, государственного деятеля, активного проводника российской политики в Азии. Командовал «Палладой» И. С. Унковский, выдающийся представитель русского парусного флота, ученик адмирала М. П. Лазарева - флотоводца и ученого, одного из первооткрывателей Антарктиды. В состав экспедиции вошли и другие видные моряки, путешественники и ученые: А. А. Халезов (Дед) - сподвижник Г. И. Невельского, совершавший на «Палладе» четвертое кругосветное путешествие, и К. Н. Посьет - автор «Писем с кругосветного плавания», ставший почетным членом Академии наук и Географического общества, Д. С. Честной (о. Аввакум) - крупный востоковед, владевший китайским языком, А. Ф. Можайский - впоследствии известный воздухоплаватель, оставивший альбом с рисунками гибели фрегата «Диана». Кроме подлинных личностей Гончаров вводит в повествование прообразы матросов и офицеров: «...маленький русский мир, с четырьмястами обитателей, носившийся два года по океанам».
В эскадру кроме «Паллады» входили шхуна «Восток» под командованием В. А. Римского-Корсакова, ставшего позднее адмиралом, начальником морского училища, автора «Дневника из японской экспедиции» и «Писем о Китае»; корвет «Оливуца» с командиром Н. Н. Назимовым и транспортное судно «Князь Меньшиков» под командованием И. В. Фуругельма. Фрегат вышел из Кронштадта 7 октября 1852 года. В Англии экспедиция задержалась: старый корабль был вынужден встать на капитальный ремонт. Выйдя затем из Портсмута, «Паллада» прошла Атлантический океан, обогнула южный берег Африки, мыс Доброй Надежды, вошла в Индийский океан, побывала в Сингапуре, Гонконге, Японии и прибыла к берегам Дальнего Востока 20 мая 1854 года - спустя год, семь месяцев и двадцать три дня.
22 мая фрегат вошел в Императорскую Гавань, только что открытую Н. К. Бошняком. Здесь Гончаров прожил два с половиной месяца, а в августе 1854 года прибыл в Амурский лиман, откуда 8 августа на шхуне «Восток» отплыл в Аян, потом в Якутск, а затем по замерзшей Лене добрался до Иркутска. Шесть месяцев длилось путешествие Гончарова по Сибири, и 13 февраля 1855 года он, наконец, вернулся в Петербург.
После возвращения уже в апрельской книжке «Отечественных записок» увидел свет первый очерк Гончарова о путешествии. На протяжении трех лет очерки печатались в «Морском сборнике» и других журналах. В 1858 году «Фрегат Паллада» вышел отдельной книгой, и это стало крупным литературным событием. Очерки Гончарова открыли русскому читателю мир. Африка, Япония, Китай, Филиппины, Ликейские острова были для современников писателя землей далекой и загадочной. Они узнали многое об истории, быте и нравах народов, населяющих эти земли и пребывающих на различных стадиях цивилизации. Книга содержала обширный материал по истории, этнографии, географии стран, в которых побывал писатель. Главное достоинство книги Гончарова заключалось в том, что он рассказывал об увиденном и пережитом. Он предстал человеком пытливым, любознательным, наблюдательным, умеющим интересно и увлекательно рассказывать, а вслед за ним и читатели переживали радость открытия новых земель.
Кроме того, Гончаров показал себя человеком, хорошо разбирающимся в политической жизни мира. В его наблюдениях большое место занимает тема вторжения капитализма в патриархально-феодальный уклад населения некоторых стран. Рассказывая о тяжелой жизни народов Африки и Азии, Иван Александрович отмечает неприглядную роль англичан, насаждающих колониально-грабительскими методами европейскую цивилизацию. Писатель отмечает, с какой хищнической цепкостью рвется к колониальному разбою Америка. Кроме грубой силы колонизаторы используют обман, лицемерие, фарисейство. Отсталость феодальной Японии Гончаров сравнивает с феодальным прошлым России, буржуазную культуру Англии считает неотвратимым будущим России. Гончаров отмечает различное положение колонизаторов и народов, которые выражают недовольство режимом. По Капской колонии в Африке он путешествует, когда там идет третья кафрская война. Особенно безрадостная картина деятельности европейской и американской буржуазии открылась перед Гончаровым в Китае. Опиумная торговля подорвала экономику этой страны. Это привело к крестьянской войне, восстанию тайпинов.
В главе «Русские в Японии» он пишет о японцах, которые говорят о необходимости перемен в стране, ее открытости всему миру. «Паллада» достигает берегов Японии в августе 1853 года. Переговоры о торговом договоре с правительством Японии продолжались до января 1854 года, с перерывом с ноября до декабря 1853 года. В это время экспедиция, временно покинув Японию, посетила Шанхай. В январе 1854 года в связи с Крымской войной, так и не заключив торгового договора, миссия Путятина покинула Японию.
Особенно тяжелым стал отрезок пути от Аяна до Якутска. Аяно-Якутский тракт - это всего лишь тропа по болотам, горам, осыпям. Пришлось пересечь хребет Джугджур. Гончаров, как и все, ехал верхом. Иван Александрович хорошо отзывается о якутах, коряках, особенно об эвенках. Из Якутска он едет в санях по льду Лены. Здесь организована гоньба, почта. Гончаров пишет: «Я выехал из Якутска 26 ноября при 36 градусах мороза... Вот и повозка на дворе, щи в замороженных кусках уже готовы, мороженые пельмени и струганина тоже; бутылки с вином обшиты войлоком, ржаной хлеб и белые булки - все обращено в камень... Добрые приятели провожают с открытой головой на крыльцо и ждут, пока сядешь в сани, съедешь со двора, - им это ничего». По Лене живут русские поселенцы, сеют рожь, ячмень. Между городом Киренском и Олёкмой открыты золотые прииски. На Лене жизнь более цивилизованная. Путешественник сообщает: «На станциях большею частию опрятно, сухо и просторно; столы, лавки и кровати - все выстругано из чистого белого дерева». Дорога от Киренска до Иркутска торная. «Слава Богу! Все стало походить на Россию: являются частые селения, деревеньки. Летают воробьи и грачи, поют петухи... и дым столбом идет вертикально из множества труб - дым отечества! Всем знакомые картины Руси! Недостает только помещичьего дома... Этого никогда не было в Сибири и это, то есть отсутствие следов крепостного права, составляет самую заметную черту ее физиономии». Не остались незамеченными и красоты Сибири. «Вчера ночью я проехал так называемые щеки, одну из достопримечательностей Лены. Это огромные, величественные утесы, каких я мало видал и на морских берегах».
От слободы Качуги дорога пошла степью, Гончаров распрощался с Леной. Город Иркутск с Веселой горки он не увидел, проспал. В самую заутреню Рождества Христова И. А Гончаров въехал в Иркутск. Здесь заканчивается описание его кругосветного путешествия. Шла Крымская война. Чтобы «Палладу» не захватили англичане, решили завести корабль в Амур, но это не удалось из-за плохой изученности фарватера Амурского лимана. Корабль поставили в Императорской Гавани, в бухте Постовой, где он и был затоплен в 1856 году.
Путевые очерки «Фрегат Паллада» не просто запись увиденного, а выдающееся литературно-художественное произведение. Создавая книгу, Гончаров не собирался дать систематическое описание путешествия. Он опускает многие факты деятельности экспедиции и не касается содержания дипломатических переговоров Путятина в Японии. Путешествие Гончарова на «Палладе» полно опасностей и риска, но о самых драматических событиях он говорит вскользь или с легкой иронией, которая окрашивает все его произведения, только позднее, в главе «Через двадцать лет», опубликованной в 1874 году, рассказывает об опасностях, которые подстерегали корабль в путешествии. Не раз экспедиция была на грани гибели, и только героизм опытных мореплавателей спасал корабль.
«Фрегат Паллада» - произведение, в котором наблюдения и впечатления писателя-путешественника художественно преображены и осмыслены. Кроме журнала экспедиции И. А. Гончаров вел дневник и посылал его в виде писем приятелям в Россию. Эти послания сохранились, а журнал, который он заполнял, пропал. Вернувшись из путешествия, Иван Алеквандрович собрал письма и обработал, положив в основу книги. Жанр путевого дневника, составленного из писем к друзьям, делал читателя участником путешествия, который размышляет вместе с рассказчиком. Этот образ, созданный писателем со свойственным ему юмором и многозначительной иронией, не следует отождествлять с самим Гончаровым. Высокую оценку книге «Фрегат Паллада» дали Некрасов, Добролюбов, Писарев.
После путешествия И. А. Гончаров вернулся в департамент Министерства финансов и продолжил чиновничью службу. Вскоре получил должность цензора, связанную с литературой. Многие осуждали Ивана Александровича, считали недостойным первому русскому писателю заниматься этой деятельностью, хотя Гончаров был либеральным цензором, многим писателям помогал в публикации произведений. В начале 1860 года он подал в отставку. Накануне, в 1859 году, был опубликован роман «Обломов», самое знаменитое произведение писателя. На всю Россию прозвучало слово «обломовщина», сказанное Н. Добролюбовым в статье «Что такое обломовщина?». И барин Обломов, и его слуга Захар олицетворяют кризис и распад патриархально-крепостнического уклада в стране. Выход в свет «Обломова» и громадный его успех у читателей закрепили за Гончаровым славу одного из самых выдающихся русских писателей. И в отставке он решил заняться только литературой. Но в середине 1862 года ему предложили должность редактора газеты «Северная почта», органа Министерства внутренних дел, где Гончаров проработал около года. Затем он был назначен членом совета по делам печати (снова цензорская работа!). В условиях наступившей после 1862 года реакции писатель ревностно защищал правительственные устои, вел открытую борьбу против социалистических идей и несостоятельных доктрин материализма, социализма и коммунизма. Только в 1867 году он окончательно вышел в отставку.
Роман «Обрыв» Гончаров писал долго и трудно, уже будучи больным. Автор продолжает художественное исследование жизни и быта поместного дворянства, социально-психологических процессов предреформенных годов. Каждый из его романов отражает определенный этап исторического развития России, но в целом это картина угасающей крепостнической эпохи.
Гончаров прожил еще два десятка лет, писал очерки, в частности «По Восточной Сибири», статьи, в том числе критические, мемуарные произведения. В главе «Через двадцать лет» И. А. Гончаров коротко упоминает о продолжении миссии Путятина, о корабле «Диана», пришедшем на смену «Палладе» и погибшем в заливе Симода во время землетрясения. Рассказывает и о приезде генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева-Амурского, когда команда переходила с «Паллады» на «Диану», и его отплытии на шхуне «Восток» в Аян.
Иван Александрович обращается к читателям: «Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более... Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей и - если представится им случай идти („идти“, а не „ехать“) на корабле в отдаленные страны - предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений».
В сентябре 1891 года писатель ушел из жизни. В некрологе на страницах «Вестника Европы» отмечалось: «Подобно Тургеневу, Герцену, Островскому, Салтыкову Гончаров всегда будет занимать одно из самых видных мест в нашей литературе».
Дальневосточникам особо дорога его книга «Фрегат «Паллада». В память о членах экспедиции и корабле, окончившем путь в Императорской Гавани, в бухте Постовой (Константиновской), где в январе 1856 года «Паллада» была затоплена, спустя сто лет установлен памятник - колонна, увенчанная метровой копией фрегата. Здесь же возвышается памятник-часовня зимовщикам команды фрегата «Паллада».
Клара ЗИЛОВА
150 лет назад писатель Иван Гончаров отправился в кругосветное плавание на фрегате «Паллада»
В первых числах октября 1852 года литературный Петербург жил одной свежей новостью, которая всем казалась весьма забавной и смешной.
– Вы слышали? Принц де Лень собрался в кругосветное плавание!
– Придумайте что-нибудь более правдоподобное.
– Клянусь! Да спросите у кого угодно.
– Принц де Лень? Не может быть! Да его из собственной комнаты не вытащишь, а тут – на палубе корабля... Да все рыбы в море со смеху перемрут!
А между тем речь шла не о ком-нибудь, а о литературном секретаре выдающегося адмирала, героя Наваринского сражения Ефима Васильевича Путятина. Кто же был сей принц де Лень? Что за француз такой? Да никакой не француз, а уже достаточно знаменитый русский писатель, по заслугам получивший свое смешное прозвище, – и впрямь ленив и неповоротлив был наш дорогой Иван Александрович! Ведь и главного героя своего, Обломова, с себя родимого срисовывал. С прозвищем он вполне смирился и даже нередко сам подписывал свои письма так: «Гончаров. Иначе – принц де Лень».
Все произошло как-то само собой. Однажды Гончаров услышал о том, что министр народного просвещения Норов предложил поэту Аполлону Майкову место секретаря при адмирале Путятине, который собирается плыть вокруг света в Японию на военном фрегате «Паллада» в качестве начальника экспедиции. И, узнав, что Майков отказался, Иван Александрович вдруг возьми, да и объяви: «Тогда я поплыву!» И эта его случайная выходка обернулась тем, что больше двух лет его жизни оказались посвящены музе дальних странствий.
Над Россией нависла угроза новой большой войны. Очевидность того, что вскоре придется воевать с Англией, Францией и Турцией, становилась все яснее. Воевать на всех морях, включая и дальневосточные. Предвидя это, царское правительство снарядило экспедицию на мощном военном паруснике к берегам Японии для заключения дипломатических отношений с этой страной, которая могла бы стать нашим союзником против англо-французских колонизаторов на Дальнем Востоке. Такова была главная цель. Но было и множество второстепенных – побывать в Англии, задержавшись там на длительный срок, посетить британские и французские колонии в Африке и Азии, собрать как можно больше полезных сведений о будущем противнике.
«Мысль ехать, как хмель, туманила голову... Нет, не в Париж хочу, не в Лондон, даже не в Италию... хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь... где глаза не устанут смотреть, а сердце биться», – вот что чувствовал Гончаров в то время, когда никто не верил, что принц де Лень и впрямь поплывет вокруг света. «Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью».
Наконец, 7 октября (20-го по григорианскому календарю) фрегат «Паллада» снялся с якоря и пошел на запад по Балтике. Принц де Лень не улизнул, он стоял на палубе и ждал начала морской болезни, об ужасах которой так много наслушался рассказов. Но оказалось, изнеженный барин настолько крепок здоровьем, что морская болезнь даже близко не осмелилась к нему подойти. Он расхаживал между страдающими и с тревогой, ожидая наступления тошноты, курил сигару. «Вы курите в качку сигару и ожидаете после этого, что вас укачает: напрасно!» – сказал мне один из спутников. И в самом деле напрасно: во все время плавания я ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в моряках».
Он тешился робкой надеждой на то, что благоразумие возьмет над ним верх, и, доплыв до Англии, он успокоится и возвратится в Россию. Но постепенно он приспособился к жизни на корабле, привык к своим спутникам, прикипел сердцем к своему вестовому – матросу Фаддееву, приставленному к нему в качестве прислуги. В своем роде вестовой Фаддеев при Гончарове – как Санчо Панса при Дон Кихоте или Савелич при Петруше Гриневе, вечный и излюбленный в литературе образ верного слуги, друга, денщика, оруженосца. В книге «Фрегат «Паллада» фамилия Фаддеев встречается гораздо чаще всех остальных. Это не случайно. Гончаров видит свое путешествие и все, что случалось, не только своими глазами – образованного петербургского барина и писателя, но и глазами простого матроса, бывшего крестьянина. Позднее чертами этого прекрасного русского человека он наделит своего Захара в «Обломове».
Трусливая мыслишка о том, чтобы сбежать из Англии назад в Петербург, испарилась на свежем и соленом морском ветру. «Лебяжья поэзия парусов!» Увы, она навсегда уходила в прошлое. Это было одно из последних кругосветных путешествий под парусом. Вскоре, осенью 1853 года, произойдет и последнее крупное морское сражение парусников – Синопская битва. Уже наступил век пара. Но, будучи по натуре романтиком, Гончаров отнюдь не оплакивает отмирающую многовековую эпоху парусов. Его ужасает непомерная сложность всего механизма приведения парусов в действие, требующая огромного количества матросских рук. «И между тем, к какому неполному результату приводят все эти хитрости! Нельзя определить срок прибытию парусного судна, нельзя бороться с противным ветром, нельзя сдвинуться назад, наткнувшись на мель, нельзя остановиться в одно мгновение. В штиль судно дремлет, при противном ветре лавирует, то есть виляет, обманывая ветер, и выигрывает только треть прямого пути». «Некоторые находят, что в пароходе меньше поэзии, что он не так опрятен, некрасив. Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру...»
Прощаясь с парусами, Гончаров не проливал слез. Он весело приветствовал развитие пароходства. Зная, что Обломова он будет писать с самого себя, можно было бы предположить, что бурный технический прогресс должен раздражать и удручать писателя классической русской школы. Отнюдь нет! Иван Александрович радуется проявлениям прогресса, весело встречая их в распахнувшемся перед его взором мире. В Англии он отмечает все несомненные достоинства развивающейся техники, все преимущества англичан перед русскими. Он, как лесковский Левша, тоже попавший в Англию перед Крымской войной, восхищен, но и встревожен – ведь с такой техникой нам трудно будет их одолеть, «ихние солдаты кирпичами ружья не чистят».
В Англии Гончаров испытал мощное и подавляющее чувство осмысления того, что за новый мир идет на смену прежним временам. Мир, в котором не только техника поставлена на службу человеку, но и человек закабален техникой. Каждый человек превращен в определенную деталь огромного механизма мира, он не имеет права ни на какие иные функции, чем те, которые ему предназначены обществом. «В человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого, может быть, так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные. И в этой специальности – причина успехов на всех путях. Здесь кузнец не займется слесарным делом, оттого он первый кузнец в мире. И все так». С практической точки зрения, это хорошо. Плохо только то, что вся жизнь нового буржуазного общества Европы стала полностью подчинена практической точке зрения. Человек, утратив универсальность, перестал быть человеком, превратившись в функцию.
Гончаров первым из русских писателей в своей книге «Фрегат «Паллада» покажет нам образ человека нового мирового порядка. Того самого вездесущего, всюду сующего свой наглый нос американца, который нынче диктует всему миру свою волю, под лозунгами мнимой свободы насаждая такую глобальную тиранию и диктатуру, какая не снилась никаким Сталиным всех времен и народов, вместе взятым. «Филантропия возведена в степень общественной обязанности, а от бедности гибнут не только отдельные лица, семейства, но целые страны под английским управлением... Призадумаешься над репутацией умного, делового, религиозного, нравственного и свободного народа!» Поставьте здесь вместо «английским управлением» – «американским», и можно смело сказать: цитата дня!
Это станет лейтмотивом всего путешествия Гончарова на фрегате «Паллада». Всюду, куда бы он ни прибыл, в самых сладостных и райских уголках земли ему встречался холодный и расчетливый взгляд англосакса, высчитывающего, что можно с выгодой купить и перепродать, каких жителей заставить проливать пот в непосильных трудах на благо Британской империи, а каких, глядишь, и вовсе истребить начисто, чтоб не портили общую картину технически правильно развивающегося мироздания. Поплыви Иван Александрович сегодня, он точно так же на каждом углу видел бы этот хищный и бездушный взгляд, только теперь уж не англичанина, а американца, и теперь не только за пределами Отечества нашего, но и повсюду на родной земле. Сегодня мы, русские люди, представляем для них такой же сырой человеческий материал, каким для колонизаторов Африки и Азии, Австралии и Южной Америки были тамошние туземцы.
Почти два с половиной месяца фрегат «Паллада» простоял у берегов Англии, прежде чем двинулся в дальнейшее плавание. Отсюда он должен был через Атлантику идти к берегам Америки, обогнуть мыс Горн, выйти в Тихий океан и через него достичь берегов Японии. Но маршрут пришлось изменить ввиду проявившейся сильной изношенности судна. Собственно говоря, ремонт «Паллады» в Портсмутской гавани и послужил видимой причиной столь долгой задержки в Англии. Наконец, приняв решение об изменении маршрута, Путятин продолжил экспедицию.
В январе 1853 года путешественники побывали на Мадейре и островах Зеленого Мыса, 13 февраля пересекли экватор, в марте приплыли к мысу Доброй Надежды и пробыли месяц в Южной Африке. Далее вдоль сорокового градуса южной широты русский военный парусник дошел почти до берега Австралии, взял курс на север и в мае приплыл в Индонезию. Дальше были Сингапур, Гонконг, острова Бонин-Сима. С 10 августа фрегат «Паллада» встал на рейд японского города Нагасаки. Здесь начались очень долгие переговоры с японцами, которые на протяжении многих дней церемонились, прежде чем пустить путешественников на свою землю и устроить им прием.
Первое изучение Японии продолжалось три месяца. В те годы Страна восходящего солнца еще только-только открывала свой «железный занавес», осторожно, опасливо и недоверчиво принюхивалась к каждому, кто подходил к ее берегам. Но оставаться «вещью в себе» Япония тоже уже не могла. Рост населения рождал бедность, поскольку естественные ресурсы были невелики. Да и во всей жизни японского общества наблюдалась некая духота, как в давным-давно не проветриваемом помещении. Это точно подметил Гончаров: «Сколько у них жизни кроется под этой апатией, сколько веселости, игривости! Куча способностей, дарований – все это видно в мелочах, в пустом разговоре, но видно также, что нет только содержания, что все собственные силы перекипели, перегорели и требуют новых, освежительных начал».
Корабли всех сильнейших стран мира шли к Японии, как женихи к сказочной принцессе, а принцесса капризно и чересчур разборчиво выбирала себе мужа. Первое знакомство с русскими состоялось, после чего фрегат отправился к берегам Китая. Побывав в Китае, корабль снова ходил в Японию, а затем посетил и Ликейские острова.
Не спешите хватать карту мира и искать на ней Ликейские острова. Теперь таковых уже не существует. Теперь они называются Рюкю, и живут на них японцы. А 150 лет тому назад они были заселены ликейцами. Был такой народ, отличный от китайцев, японцев и корейцев, хотя и похожий на них. К концу XIX века японцы закончили покорение Ликейских островов, после чего коренные жители были полностью уничтожены. Точно так же исчезли и айны, населявшие Хоккайдо и Курилы. Японцы – особый тип колонизаторов. На освоенных землях они не терпят представителей других наций. Это надо помнить всем, кто легкомысленно заявляет: «А пусть придут японцы! При них наступит порядок». Порядок-то наступит, но только для самих японцев.
В начале 1854 года фрегат «Паллада» посетил Филиппины. Жителям этих островов повезло куда больше, чем ликейцам, – японская экспансия до них не докатилась. От Манилы фрегат, наконец, направился к русским берегам, и в августе 1854 года Гончаров завершил свою кругосветку, с грустью расстался с парусником, на котором прошли почти два года его жизни. Он попрощался с матросом Фаддеевым и ступил на русский берег. Впереди его ожидало долгое путешествие через всю Россию – от порта Аян на Охотском море до Петербурга.
Александр СЕГЕНЬ.
Желание увидеть дальние страны, на время покинуть петербургский свет не были единственными причинами, по которым Гончаров, не раздумывая, хотел отправиться в трудное и опасное путешествие. Тоска по вдохновенному творческому труду, сознание бесполезно гибнущих сил и способностей, стремление обогатить себя новыми впечатлениями, описать их в очерках – вот что было главной причиной того, что Гончаров решил отправиться в кругосветное путешествие на фрегате “Паллада”.
Друзья начали хлопотать за Гончарова. Аполлон Майков поговорил “с кем следует”, и разрешение было дано. В сознание друзей писателя никак не укладывалось, как это Гончаров, человек, привыкший к домашнему уюту, малоподвижный, прозванный в салоне Майковых де-Лень, вдруг отправляется в кругосветное путешествие. Но когда все было решено, начались сомнения и у Гончарова. “Куда это? Что я затеял?” И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?”
Это не были сомнения человека ленивого по натуре, флегматичного, не способного к решительным действиям… Ко времени, когда Гончаров собрался совершить кругосветное путешествие, ему было уже 40 лет. Многие из друзей говорили о нем, как о человеке со счастливой судьбой. А так ли это было? Правда, детские годы не были омрачены ничем. Дом – полная чаша. Мать и особенно Трегубов баловали, ни в чем не отказывали. Пансион Гончаров вспоминает тоже с удовольствием… Коммерческое училище… О нем и вспоминать не хочется.
Но зато были годы в университете. Потом служба. Чиновник департамента внешней торговли. Любимое деле – литература – не давало средств к существованию, Нужно было служить, отдавая литературной работы лишь свободное от службы время. Не сложилась семейная жизнь, к сорока годам Гончаров был по-прежнему одинок.
Не утихала боль тяжелой утраты – смерти матери, Авдотьи Матвеевны. “Ни о чем и ни о ком у меня мысль так не светла, как о ней”, – писал Гончаров сестре. “Она была решительно умнее всех женщин, каких я знаю”, – писал он брату. И вот предложение совершить кругосветное путешествие.
“Я полагаю, – писал Гончаров в одном из писем, – что если б я запасся всеми впечатлениями такого путешествия, то, может быть, прожил бы остаток жизни повеселее… Все удивились, что я мог решиться на такой дальний и опасный путь – я, такой ленивый, избалованный! Кто меня знает, тот не удивится этой решимости. Внезапные перемены составляют мой характер, я никогда не бываю одинаков двух недель сряду, а если наружно и кажусь постоянен и верен своим привычкам и склонностям, так это от неподвижности форм, в которых заключена моя жизнь…” Мысль об участии в кругосветном путешествии коренным образом меняла весь строй жизни Гончарова, вызывала страх перед бурями, морской болезнью, тропическим зноем. И понятны внутренняя борьба, колебания Гончарова. Даже окончательно свыкнувшись с мыслью о предстоящем путешествии, Гончаров думает в случае чего вернуться из Англии. Но выбор сделан. Цель путешествия для Гончарова ясна: разобраться в массе “великих впечатлений”, которые ожидают его, и верно, “безо всякой лжи” поведать их читателям. Гончаров считал, что путешествие “без идеи” – только забава: “Да, путешествовать с наслаждением и пользой, – писал он в одном из первых своих очерков, позднее составивших объемистую двухтомную книгу, – значит пожить в стране и хоть немного слить свою жизнь с жизнью народа, который хочешь узнать; тут непременно проведешь параллель, которая и есть искомый результат путешествия. Это вглядывание, вдумывание в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа или одного человека, отдельно, дает наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в книгах, ни в каких школах не отыщешь”.
9 сентября 1852 года было получено “высочайшее соизволение на командирование столоначальника департамента внешней торговли Министерства финансов коллежского асессора Гончарова к исправлению должности секретаря при адмирале Е. В. Путятине, отправляющемся на фрегате “Паллада” 1 в экспедицию для обозрения североамериканских колоний”.
В конце сентября “Паллада” вышла на Кронштадтский рейд. Гончаров несколько раз ездит в Кронштадт, готовый отплыть, но ремонт фрегата еще не закончен – и отправление откладывалось. Гончаров знакомится с городом. Кронштадт живет напряженной жизнью военно-морского порта. На улицах и набережных редко можно встретить человека в штатском. С песнями проходят колонны моряков. На рейде стоят парусные суда, среди них фрегат “Паллада”.
Интересна история фрегата. Построен он был в 1832 году на Охтинской верфи. Первым командиром “Паллады” был в будущем прославленный флотоводец – адмирал Павел Степанович Нахимов, тогда еще молодой офицер, показавший себя смелым, инициативным и решительным командиром.
Но вот последние приготовления к отплытию закончены. Гончаров стоял на палубе, с тоской смотрел на берег. Что ждет его впереди?
7 октября 1852 года фрегат “Паллада” вышел с Кронштадтского рейда в кругосветное путешествие. Первый этап плавания – от Кронштадта до берегов Англии – был для Гончарова особенно тяжелым. Это было “обручение” с морем. Поход по северным морям осенью, да еще на паруснике, был нелегким делом и для бывалых моряков. По роду своей службы на корабле Гончаров не общался с командой, но сочувствовал нелегкой участи матросов, которые часто рисковали жизнью в борьбе со стихией. В письмах к друзьям Гончаров рассказывал о тяжелых условиях жизни матросов, о жестокости и произволе офицеров.
Среди офицеров на “Палладе” были и прогрессивно настроенные, воспитанные на лучших традициях русского флота, культурные и гуманные люди. I? их числу принадлежали командир корабля И. С. Ункопский – замечательный моряк, воспитанник адмирала М. П. Лазарева, старший офицер корабля потомственный моряк И. И. Бутаков.
Особенным уважением Гончарова пользовались офицеры В. А. Римский-Корсаков (брат известного композитора) и К. Н. Посьет, отличавшийся широкой образованностью, гуманным отношением к подчиненным.
Описание нелегкой матросской службы, взаимоотношений матросов и офицеров – все это осталось в письмах Гончарова к друзьям. Ни одной строчки об этом цензура но разрешила бы напечатать. Поэтому так мало сказано о повседневной жизни матросов в гончаровских очерках. Но в том, что все-таки сказано в очерках о жизни “низших чинов”, Гончаров подчеркивает трудолюбие, находчивость и удивительное спокойствие матросов. “Все отскакивает от этого спокойствия, – замечает писатель, – кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему долгу – к работе, г; смерти, если нужно”.
Особенно тепло и проникновенно рассказывает Гончаров о Фадееве – трудолюбивом и находчивом матросе из крестьян. В нем все напоминает Гончарову о далекой и близкой сердцу России. “Он внес на чужие берега, – замечает Гончаров, – свой костромской элемент и не разбавил его ни каплей чужого”.
Много лет спустя Гончаров рассказал Анатолию Федоровичу Кони – сыну друга своей молодости, известному судебному деятелю – несколько случаев из пребывания русских моряков за границей, не вошедших в очерки “Фрегат “Паллада”. А. Ф. Кони вспоминает: “Живая наблюдательность искрилась в них; нежная любовь к русскому человеку и глубокое понимание его милых и оригинальных свойств проникали их. Особенно помнится мне его рассказ о наших матросиках, которые покатывались со смеху, указывая пальцами на голые колени двух неподвижно стоявших у одного из дворцов часовых в шотландском костюме, красных от гнева, но покорных дисциплине. “Что вы тут делаете, – спросил их Гончаров, – чему смеетесь?” – “Да ты посмотри, ваше благородие, королева-то им штаноз не дала!” Или другой рассказ о том, как в окрестностях Капштадта, подойдя к кучке матросов, что-то любопытно разглядывавших, он увидел на ладони одного из них огромного скорпиона, тщетно силившегося пробить ядовитым хвостом толстый, сплошной мозоль на ладони руки, привыкшей лазить по вантам. “Что ты? брось! брось! – воскликнул Гончаров. – Он тебя до смерти укусит!” – “Укусит? – недоверчиво спросил матрос, презрительно скосив глаза на скорпиона. – Этакая-то сволочь?! Тьфу!” – и он бросил скорпиона на землю и раздавил его необутой для прохлады ногой”.
Жизнь на фрегате, этом “уголке России”, текла размеренно и неторопливо. “В этом спокойствии, уединении от целого мира, в тепле и сиянии, фрегат принимает вид какой-то отдаленной степной русской деревни, – писал Гончаров. – Встанешь утром, ршкуда нз спеша, с полным равновесием в силах души, с отличным здоровьем, со свежей головой и аппетитом, выльешь иа себя несколько ведер воды прямо из океана и гуляешь, пьешь чай, потом сядешь за работу. Солнце уже высоко, жар палит: в деревне вы не пойдете в этот час ни рожь посмотреть, ни на гумно. Вы сидите под защитой маркизеи на балконе, и все прячется иод кров, даже птицы, только стрекозы отважно реют над колосьями. И мы прячемся под растянутым тентом, отворив настежь окна и двери кают. Ветерок чуть-чуть веет, ласково освежая лицо и открытую грудь. Матросы уже отобедали (они обедают рано, до полудни, как и в деревне, после утренних работ) и группами сидят или лежат между пушек. Иные шьют белье, платье, сапоги, тихо мурлыча песенку; с бака слышатся удары молотка по наковальне. Петухи поют и далеко разносятся их голос среди ясной тишины и безмятежности. Слышатся еще какие-то фантастические звуки, как будто отдаленный, едва уловимый ухом звон колоколов… Чуткое воображение, полное грез и ожиданий, создает среди безмолвия эти звуки, а на фоне синевы небес какие-то отдаленные образы…”
Русские моряки, где бы ни были, всегда помнили о Родине, ее обычаях и праздниках, ее песнях. Когда пришла масленица, фрегат находился в Атлантике. Стояла жаркая погода. Вспомнив обычай катания на льду,.стали ездить друг на друге. “Глядя, как забавляются, катаясь друг на друге, и молодые, и усачи с проседью,- замечает Гончаров, – расхохочешься этому естественному, национальному дурачеству: это лучше льняной бороды Нептуна и осыпанных мукой лиц…” Часто вечерами, под синим и ясным, но чужим небом звучала грустная, протяжная русская песня. В этой песне были и тоска по России, по дому, и неудовлетворенность поющих матросов своей тяжелой и бесправной жизнью.
За два с половиной года кругосветного путешествия фрегат посетил многие страны Европы и Азии. На парусном судне, устаревшем и отслужившем свой срок, прошел моря и океаны, испытал все тяготы кругосветного путешествия вместе со всем экипажем фрегата и Иван Александрович Гончаров. О том, что он видел, писатель рассказал в очерках, которые назвал так же, как назывался корабль, на котором он плыл – “Фрегат “Паллада”.
(Пока оценок нет)
Другие сочинения:
- Иван Александрович Гончаров родился 6 июня 1812 г. в Симбирске (ныне Ульяновск). Симбирск был в то время маленьким губернским городком, быт которого носил еще прочный отпечаток патриархальной старины. Сонные улицы города с их дворянскими и купеческими особняками, густая тень сибирских Read More ......
- Родился Иван Александрович Гончаров в Симбирске в богатой семье купца. Родители отдали его в коммерческое училище, когда он окончил пансион. Но мальчика интересовала больше всего литература. В 1831 году И. А. Гончаров поступил на словесное отделение Московского университета. После университета Read More ......
- И. А. Гончаров – крупнейший русский романист второй половины XIX века, создатель своеобразной трилогии, которую составляют три его романа. По определению автора, это единый роман, в котором воссоздается и исследуется тип современного ему русского человека на разных этапах его развития. Read More ......
- Фрегат “Паллада” Это очерки, в которых описано трехгодичное путешествие самого Гончарова с 1852 по 1855 год. Во вступлении писатель рассказывает о том, что не собирался публиковать свои дневниковые записи как турист или моряк. Это просто отчет о путешествии в художественной Read More ......
- Для писателя и пространство, и время являются не только объектом изображения, но также важным средством в художественном освоении мира. Обращение к пространственно-временной организации романа поможет лучше разобраться в идейно-художественной структуре “Обломова”. В первой части действие происходит, как вычислили ученые на Read More ......
- Действия, описанные в романе Гончарова “Обыкновенная история”, происходят в конце первой половины девятнадцатого века, во время правления Николая 1, когда были сильны реакционные настроения в обществе, когда достиг неимоверных размеров разросшийся бюрократический аппарат. И когда, несмотря на недавно отгремевшую Отечественную Read More ......
- Путевые очерки “Фрегат “Паллада” имеют большое познавательное и художественное значение. Своеобразие стиля очерков очень верно определил Н. А. Некрасов, отмечая “красоту изложения, свежесть содержания и ту художественную умеренность красок, которая составляет особенность описания г. Гончарова, не выставляя ничего слишком резко, Read More ......
- И. А. Гончаров был убежден: дело литературы – изображать лишь то, что уже сложилось и отстоялось в жизни. Он исходил из убеждения, что “действительность, какая бы она ни была, нуждается в эпически спокойном изображении”, поэтому и сюжеты всех его романов Read More ......
Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
200-летию со дня рождения великого русского писателя Ивана Александровича Гончарова посвящается
Со времени первого кругосветного путешествия Магеллана и Элькано прошло уже больше двух столетий, однако путешествие, начавшееся 7 октября 1852 г. на рейде Кронштадта, все равно стало событием неординарным. Во-первых, кругосветки все еще были наперечет, а русские моряки под командованием Ивана Крузенштерна впервые обошли вокруг Земли всего-то полвека назад. Во-вторых, в этот раз шли не просто так, а с особой и важной миссией – «открывать» Японию, налаживать отношения со страной, которая только-только начала отходить от многовековой политики жесткого изоляционизма. В-третьих – путешествию на фрегате «Паллада» суждено было войти в историю русской и мировой литературы. Впрочем, тогда об этом мало кто догадывался…
С точки зрения положения в обществе, Иван Александрович Гончаров в 1852 г. был абсолютно безвестен – скромный чиновник департамента внешней торговли министерства финансов, назначенный секретарем-переводчиком главы экспедиции, вице-адмирала Евфимия Путятина. В литературных же кругах его имя уже прозвучало: в 1847 г. в знаменитом «Современнике», основанном Пушкиным, было напечатано первое значительное произведение Гончарова – «Обыкновенная история». Но его главные романы – «Обломов» и «Обрыв» еще не были написаны. Как и «Фрегат “Паллада”» – книга для русской литературы XIX в. беспрецедентная.
Как-то так повелось, что Иван Гончаров воспринимается как писатель-домосед. То ли дело Пушкин – и в Крыму побывал, и на Кавказе. А Достоевский с Тургеневым вообще почти всю Европу исколесили. Гончаров же – это классическая русская дворянская усадьба, где Петербург или Москва – центр Вселенной. Таковы герои писателя: Адуев из «Обыкновенной истории», Илья Ильич Обломов, Райский из «Обрыва». Все они – люди умные, но слабохарактерные, не желающие или неспособные что-либо изменить в своей жизни. Многие критики даже пытались во что бы то ни стало убедить читателей, что Гончаров – это и есть Обломов… Но в данном случае автор оказался полной противоположностью своих персонажей.
Британия, Мадейра, Атлантика, Южная Африка, Индонезия, Сингапур, Япония, Китай, Филиппины: даже сегодня, в эпоху самолетов, такое путешествие – весьма непростое испытание. А Ивану Гончарову довелось пройти весь этот путь на парусном корабле. Были, конечно, минуты слабости, писатель даже собирался бросить все и вернуться из Англии домой. Но он все-таки выдержал, дошел до Японии. Затем пришлось возвращаться домой на лошадях – через всю Россию. И хотя путешествие не стало кругосветным, это был подвиг во благо своей страны. И во благо читателей. «Предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтобы слушали рассказ без скуки, без нетерпения», – такую задачу поставил перед собой Иван Гончаров. И он ее выполнил.
От издательства
Н а 2012 год пришлись сразу две юбилейные даты: 160 лет с того момента, когда фрегат «Паллада» отправился в свое путешествие, и 200 лет со дня рождения человека, это путешествие прославившего. Иван Александрович Гончаров появился на свет 6 (18) июня 1812 г. в Симбирске. Отец и мать, Александр Иванович и Авдотья Матвеевна, принадлежали к губернскому высшему свету: пусть и купечество, но – очень богатое. «Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня», – вспоминал писатель родительское хозяйство в автобиографическом очерке.
Казалось бы, будущее юноши предопределено: он должен наследовать отцовское дело. И действительно, все шло своим чередом – в 1822 г. Ивана, по настоянию матери (отец умер, когда мальчику было семь лет), отправили в Москву учиться в коммерческое училище. Учеба была скучной, единственной отдушиной стало чтение, прежде всего русская классика. В восемнадцать Иван не выдержал и попросил мать, чтобы его исключили из училища. После некоторых раздумий о своем будущем и месте в жизни Гончаров решил поступить на факультет словесности Московского университета. В это время в университете учились Лермонтов, Тургенев, Аксаков, Герцен, Белинский – будущий цвет русской литературы и критики.
Летом 1834 г., после окончания университета, Иван Гончаров, по собственным словам, почувствовал себя «свободным гражданином, перед которым открыты все пути в жизни». Правда, пути привели его в родной Симбирск, в эту «большую сонную деревню». В Симбирске Гончаров задерживаться не собирался, хотел только навестить родных, однако поступило выгодное предложение занять место секретаря губернатора. Иван Александрович согласился – в тот момент ему уже приходилось думать о деньгах, – но через одиннадцать месяцев перевелся в департамент внешней торговли министерства финансов, где ему предложили должность переводчика иностранной переписки. Место не слишком денежное, зато служба не слишком обременительная, оставлявшая массу времени для занятий сочинительством. Плюс – это был Петербург, а значит, возможность знакомства и общения с творческими людьми. Одно из таких знакомств в итоге и привело И. А. Гончарова на фрегат «Паллада».
Иван Александрович не собирался становиться путешественником. Но, как и всякий мальчик, в детстве он мечтал о море, о дальних походах, и когда случай представился, Гончаров им воспользовался.
* * *
В гостеприимном доме Майковых будущий писатель впервые оказался в 1835 г., вскоре после переезда в Санкт-Петербург. Он стал близким другом Майковых, учил детей главы семьи – Николая Аполлоновича. Спустя десяток лет одному из них, Аполлону Николаевичу, предложили отправиться в кругосветное плавание. Нужен был секретарь главы экспедиции, причем человек, хорошо владеющий русским языком, литератор. Когда Гончаров узнал, что Аполлон Майков отказался от предложения, он понял, что вот он – шанс, и, по его собственному выражению, «всех, кого мог, поставил на ноги».
Впрочем, оказалось, что руководитель экспедиции, вице-адмирал Е. В. Путятин, как раз нуждался в таком человеке, как Гончаров, ведь среди писателей желающих отправиться в опасное путешествие не нашлось. Сам же Иван Александрович был счастлив. Сорокалетний мужчина, «кабинетный чиновник», не скрывая чувств, писал о том, что сбылись его юношеские грезы: «Я все мечтал – и давно мечтал – об этом вояже… Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны… Я обновился: все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!»
Отметим только две крайних даты: 7 октября 1852 г., когда фрегат «Паллада» снялся с якоря на рейде Кронштадта, и 13 февраля 1855 г., когда Иван Гончаров вернулся в Петербург. Описывать все события и впечатления за эти два с половиной года, которых хватило бы на десяток жизней и книг, в небольшой статье – дело неблагодарное. Что удивительно, Иван Гончаров, с одной стороны, осознавал свой долг перед читателями и необходимость описать путешествие, но с другой – мысль о написании большой книги пришла к нему не сразу. Из Англии он просит друзей не показывать никому его писем, поскольку они «посылаются безо всяких видов и пишутся небрежно», и только в начале лета 1853 г. просит сохранить письма, так как они могут понадобиться «для записок».
Уже через два месяца после возвращения в «Отечественных записках», а затем в «Морском сборнике» и «Современнике» появились первые очерки об экспедиции на фрегате «Паллада». В конце года главы «Русские в Японии» вышли отдельным изданием. Первое полное издание книги «Фрегат “Паллада”» увидело свет в 1857 г.; при жизни автора (Иван Гончаров скончался в 1891 г.) оно выдержало еще пять изданий.
* * *
Когда 22 мая 1854 г. фрегат «Паллада» вошел в Императорскую (ныне Советскую) Гавань, его экипаж узнал о том, что Англия и Франция объявили России войну. Было решено отбуксировать судно в безопасное место на Амуре, однако ночной шторм сильно потрепал «Палладу» и в итоге фрегат остался в Императорской Гавани на зимовку. В апреле 1855 г. «Палладу» обнаружили суда Камчатской флотилии контр-адмирала В. С. Завойко, но времени на то, чтобы подготовить судно к выходу в море и проделать канал во льдах, не было. 31 января 1856 г. фрегат «Паллада» был затоплен.
Книгу с одноименным названием едва не постигла такая же судьба. Сам автор был готов «затопить» ее. В 1879 г., в предисловии к третьему изданию, Иван Александрович написал, что «не располагает более возобновлять ее [книги] издание, думая, что она отжила свою пору». Но читатели думали иначе, и книга надолго пережила автора. Времена меняются, технологии совершенствуются, скорости нарастают, а «Фрегат “Палладу”» по-прежнему читали, читают и будут читать…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. От Кронштадта до мыса Лизарда
Сборы, прощание и отъезд в Кронштадт. – Фрегат «Паллада». – Море и моряки. – Кают-компания. – Финский залив. – Свежий ветер. – Морская болезнь. – Готланд. – Холера на фрегате. – Падение человека в море. – Зунд. – Каттегат и Скагеррак. – Немецкое море. – Доггерская банка и Галлоперский маяк. – Покинутое судно. – Рыбаки. – Британский канал и Спитгедский рейд. – Лондон. – Похороны Веллингтона. – Заметки об англичанах и англичанках. – Возвращение в Портсмут. – Житье на «Кемпердоуне». – Прогулка по Портсмуту, Саутси, Портси и Госпорту. – Ожидание попутного ветра на Спитгедском рейде. – Вечер накануне Рождества. – Силуэт англичанина и русского. – Отплытие.
М еня удивляет, как могли вы не получить моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца. В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же. Не затерялись ли письма на материке, в датских или прусских владениях? Но теперь поздно производить следствие о таких пустяках: лучше вновь написать, если только это нужно…
Вы спрашиваете подробностей моего знакомства с морем, с моряками, с берегами Дании и Швеции, с Англией? Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка? Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь… И вдруг – на море! «Да как вы там будете ходить – качает?» – спрашивали люди, которые находят, что если заказать карету не у такого-то каретника, так уж в ней качает. «Как ляжете спать, что будете есть? Как уживетесь с новыми людьми?» – сыпались вопросы, и на меня смотрели с болезненным любопытством, как на жертву, обреченную пытке.
Из этого видно, что у всех, кто не бывал на море, были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров, могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях. «Там вас капитан на самый верх посадит, – говорили мне друзья и знакомые (отчасти и вы, помните?), – есть не велит давать, на пустой берег высадит». – «За что?» – спрашивал я. «Чуть не так сядете, не так пойдете, закурите сигару, где не велено». – «Я всё буду делать, как делают там», – кротко отвечал я. «Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни, – говорили другие, – а шум, стукотня какая, запах, крик!» – «Сопьетесь вы там с кругу! – пугали некоторые – Пресная вода там в редкость, всё больше ром пьют». – «Ковшами, я сам видел, я был на корабле», – прибавил кто-то. Одна старушка всё грустно качала головой, глядя на меня, и упрашивала ехать «лучше сухим путем кругом света».
Еще барыня, умная, милая, заплакала, когда я приехал с ней прощаться. Я изумился: я видался с нею всего раза три в год и мог бы не видаться три года, ровно столько, сколько нужно для кругосветного плавания, она бы не заметила. «О чем вы плачете?» – спросил я. «Мне жаль вас», – сказала она, отирая слезы. «Жаль потому, что лишний человек все-таки развлечение?» – заметил я. «А вы много сделали для моего развлечения?» – сказала она. Я стал в тупик: о чем же она плачет? «Мне просто жаль, что вы едете бог знает куда». Меня зло взяло. Вот как смотрят у нас на завидную участь путешественника! «Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, – сказал я, – если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом. «Полноте, – сказала она печально, – я знаю всё; но какою ценою достанется вам читать эту книгу? Подумайте, что ожидает вас, чего вы натерпитесь, сколько шансов не воротиться!.. Мне жаль вас, вашей участи, оттого я и плачу. Впрочем, вы не верите слезам, – прибавила она, – но я плачу не для вас: мне просто плачется».
Мысль ехать, как хмель, туманила голову, и я беспечно и шутливо отвечал на все предсказания и предостережения, пока еще событие было далеко. Я всё мечтал – и давно мечтал – об этом вояже, может быть, с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам. Но когда потом от карты и от учительской указки я перешел к подвигам и приключениям Куков, Ванкуверов, я опечалился: что перед их подвигами Гомеровы герои, Аяксы, Ахиллесы и сам Геркулес? Дети! Робкий ум мальчика, родившегося среди материка и не видавшего никогда моря, цепенел перед ужасами и бедами, которыми наполнен путь пловцов. Но с летами ужасы изглаживались из памяти, и в воображении жили, и пережили молодость, только картины тропических лесов, синего моря, золотого, радужного неба.
«Нет, не в Париж хочу, – помните, твердил я вам, – не в Лондон, даже не в Италию, как звучно вы о ней ни пели, поэт1
А. Н. Майков (Прим. И. А. Гончарова
).
,– хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень всё, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, – туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
Всё было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали: счастливцы ходили и возвращались с заманчивою, но глухою повестью о чудесах, с детским толкованием тайн мира. Но вот явился человек, мудрец и поэт, и озарил таинственные углы. Он пошел туда с компасом, заступом, циркулем и кистью, с сердцем, полным веры к Творцу и любви к Его мирозданию. Он внес жизнь, разум и опыт в каменные пустыни, в глушь лесов и силою светлого разумения указал путь тысячам за собою. «Космос!» Еще мучительнее прежнего хотелось взглянуть живыми глазами на живой космос. «Подал бы я, – думалось мне, – доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов. Зевота за делом, за книгой, зевота в спектакле, и та же зевота в шумном собрании и в приятельской беседе!
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса – и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали по мере того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба, по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать. И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть всё это, променять на что?
Жизнь моя как-то раздвоилась, или как будто мне дали вдруг две жизни, отвели квартиру в двух мирах. В одном я – скромный чиновник, в форменном фраке, робеющий перед начальническим взглядом, боящийся простуды, заключенный в четырех стенах с несколькими десятками похожих друг на друга лиц, вицмундиров. В другом я – новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке, может быть, с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса, моря, государства. Там я редактор докладов, отношений и предписаний; здесь – певец, хотя ex officio, похода. Как пережить эту другую жизнь, сделаться гражданином другого мира? Как заменить робость чиновника и апатию русского литератора энергиею мореходца, изнеженность горожанина – загрубелостью матроса? Мне не дано ни других костей, ни новых нерв. А тут вдруг от прогулок в Петергоф и Парголово шагнуть к экватору, оттуда к пределам Южного полюса, от Южного к Северному, переплыть четыре океана, окружить пять материков и мечтать воротиться… Действительность, как туча, приближалась всё грозней и грозней; душу посещал и мелочной страх, когда я углублялся в подробный анализ предстоящего вояжа. Морская болезнь, перемены климата, тропический зной, злокачественные лихорадки, звери, дикари, бури – всё приходило на ум, особенно бури.
Хотя я и беспечно отвечал на все, частию трогательные, частию смешные, предостережения друзей, но страх нередко и днем и ночью рисовал мне призраки бед. То представлялась скала, у подножия которой лежит наше разбитое судно, и утопающие напрасно хватаются усталыми руками за гладкие камни; то снилось, что я на пустом острове, выброшенный с обломком корабля, умираю с голода… Я просыпался с трепетом, с каплями пота на лбу. Ведь корабль, как он ни прочен, как ни приспособлен к морю, что он такое? – щепка, корзинка, эпиграмма на человеческую силу. Я боялся, выдержит ли непривычный организм массу суровых обстоятельств, этот крутой поворот от мирной жизни к постоянному бою с новыми и резкими явлениями бродячего быта? Да, наконец, хватит ли души вместить вдруг, неожиданно развивающуюся картину мира? Ведь это дерзость почти титаническая! Где взять силы, чтоб воспринять массу великих впечатлений? И когда ворвутся в душу эти великолепные гости, не смутится ли сам хозяин среди своего пира?
Я справлялся, как мог, с сомнениями: одни удалось победить, другие оставались нерешенными до тех пор, пока дойдет до них очередь, и я мало-помалу ободрился. Я вспомнил, что путь этот уже не Магелланов путь, что с загадками и страхами справились люди. Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия. Между моряками, зевая апатически, лениво смотрит «в безбрежную даль» океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки на Сандвичевых островах, на чем ездят в Австралии? «Гостиницы отличные, – отвечают ему, – на Сандвичевых островах найдете всё: немецкую колонию, французские отели, английский портер – все, кроме – диких».
В Австралии есть кареты и коляски; китайцы начали носить ирландское полотно; в Ост-Индии говорят всё по-английски; американские дикари из леса порываются в Париж и в Лондон, просятся в университет; в Африке черные начинают стыдиться своего цвета лица и понемногу привыкают носить белые перчатки. Лишь с большим трудом и издержками можно попасть в кольца удава или в когти тигра и льва. Китай долго крепился, но и этот сундук с старою рухлядью вскрылся – крышка слетела с петель, подорванная порохом. Европеец роется в ветоши, достает, что придется ему впору, обновляет, хозяйничает… Пройдет еще немного времени, и не станет ни одного чуда, ни одной тайны, ни одной опасности, никакого неудобства. И теперь воды морской нет, ее делают пресною, за пять тысяч верст от берега является блюдо свежей зелени и дичи; под экватором можно поесть русской капусты и щей. Части света быстро сближаются между собою: из Европы в Америку – рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь часов, – пуф, шутка конечно, но современный пуф, намекающий на будущие гигантские успехи мореплавания. Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.
Казалось, все страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями? Экспедиция в Японию – не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это одно и то же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики2
То есть не зависят от строгих правил красноречия. (Здесь и далее, если не указано иное, – примечания редактора).
И писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, – словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику. Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как? Но вы спрашиваете чего-нибудь позанимательнее. Всё, что я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно тому, чего уж нет давно, или тому, что, может быть, было, а может быть, и нет. «Отошлите это в ученое общество, в академию, – говорите вы, – а беседуя с людьми всякого образования, пишите иначе. Давайте нам чудес, поэзии, огня, жизни и красок!»
Чудес, поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Всё подходит под какой-то прозаический уровень. Колонисты не мучат невольников, покупщики и продавцы негров называются уже не купцами, а разбойниками; в пустынях учреждаются станции, отели; через бездонные пропасти вешают мосты. Я с комфортом и безопасно проехал сквозь ряд португальцев и англичан – на Мадере и островах Зеленого Мыса; голландцев, негров, готтентотов и опять англичан – на мысе Доброй Надежды; малайцев, индусов и… англичан – в Малайском архипелаге и Китае, наконец, сквозь японцев и американцев – в Японии. Что за чудо увидеть теперь пальму и банан не на картине, а в натуре, на их родной почве, есть прямо с дерева гуавы, мангу и ананасы, не из теплиц, тощие и сухие, а сочные, с римский огурец величиною? Что удивительного теряться в кокосовых неизмеримых лесах, путаться ногами в ползучих лианах, между высоких, как башни, деревьев, встречаться с этими цветными странными нашими братьями? А море? И оно обыкновенно во всех своих видах, бурное или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное, с разбросанными, как песок, звездами.
Всё так обыкновенно, всё это так должно быть. Напротив, я уехал от чудес: в тропиках их нет. Там всё одинаково, всё просто. Два времени года, и то это так говорится, а в самом деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено по календарю, а в самом-то деле их семь или восемь. Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето, морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики, и всё цветет и благоухает тогда на пять минут под этими страшными лучами. Раза три в год Финский залив и покрывающее его серое небо нарядятся в голубой цвет и млеют, любуясь друг другом, и северный человек, едучи из Петербурга в Петергоф, не насмотрится на редкое «чудо», ликует в непривычном зное, и всё заликует: дерево, цветок и животное. В тропиках, напротив, страна вечного зефира, вечного зноя, покоя и синевы небес и моря. Всё однообразно!
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты3
В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков. (Прим. И. А. Гончарова
)
Законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках. Но образ этот властвует в мире над умами и страстями. Он всюду: я видел его в Англии – на улице, за прилавком магазина, в законодательной палате, на бирже. Всё изящество образа этого, с синими глазами, блестит в тончайшей и белейшей рубашке, в гладко выбритом подбородке и красиво причесанных русых или рыжих бакенбардах. Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов. Радостно вскочили мы на цветущий берег, под олеандры.
Я сделал шаг и остановился в недоумении, в огорчении: как, и под этим небом, среди ярко блещущих красок моря зелени… стояли три знакомых образа в черном платье, в круглых шляпах! Они, опираясь на зонтики, повелительно смотрели своими синими глазами на море, на корабли и на воздымавшуюся над их головами и поросшую виноградниками гору. Я шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки к берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей земли. В океане, в мгновенных встречах, тот же образ виден был на палубе кораблей, насвистывающий сквозь зубы: «Rule, Britannia, upon the sea4
Властвуй, Британия на морях (англ.).
». Я видел его на песках Африки, следящего за работой негров, на плантациях Индии и Китая, среди тюков чаю, взглядом и словом, на своем родном языке, повелевающего народами, кораблями, пушками, двигающего необъятными естественными силами природы… Везде и всюду этот образ английского купца носится над стихиями, над трудом человека, торжествует над природой!
Но довольно делать pas de gе́ants5
Гигантские шаги (франц.).
: будем путешествовать умеренно, шаг за шагом. Я уже успел побывать с вами в пальмовых лесах, на раздолье океанов, не выехав из Кронштадта. Оно и нелегко: если, сбираясь куда-нибудь на богомолье, в Киев или из деревни в Москву, путешественник не оберется суматохи, по десяти раз кидается в объятия родных и друзей, закусывает, присаживается и т. п., то сделайте посылку, сколько понадобится времени, чтобы тронуться четыремстам человек – в Японию. Три раза ездил я в Кронштадт, и всё что-нибудь было еще не готово. Отъезд откладывался на сутки, и я возвращался еще провести день там, где провел лет семнадцать и где наскучило жить. «Увижу ли я опять эти главы и кресты?» – прощался я мысленно, отваливая в четвертый и последний раз от Английской набережной.
Наконец 7 октября фрегат «Паллада» снялся с якоря. С этим началась для меня жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое впечатление были не похожи ни на какие прежние.
Вскоре всё стройно засуетилось на фрегате, до тех пор неподвижном. Все четыреста человек экипажа столпились на палубе, раздались командные слова, многие матросы поползли вверх по вантам, как мухи облепили реи, и судно окрылилось парусами. Но ветер был не совсем попутный, и потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а мы стали бороться с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим» ветром. Началась сильная качка. Но эта первая буря мало подействовала на меня: не бывши никогда в море, я думал, что это так должно быть, что иначе не бывает, то есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.