М. Булгаков писал о своем стремлении к свободе печати и заявлял: «Вот одна из черт моего творчества, и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР. Но с первой чертой в связи все остальные, выступающие в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я - МИСТИЧЕСКИЙ ПИСАТЕЛЬ), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное - изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина».
Следующее десятилетие М. Булгаков ведет борьбу за право на творческое существование. Но пьесы, написанные им в 1930-х годах, - «Адам и Ева» (1931), «Блаженство» (1934), «Иван Васильевич» (1935), «Александр Пушкин» (1936) и «Батум» (1939) - не были поставлены.
Шесть лет шла борьба за постановку «Кабалы святош» (« ») (1929). В 1936 г. пьеса была поставлена, но после семи представлений снята в ответ на появление редакционной статьи «Правды» «Внешний блеск и фальшивое содержание».
Фигура Мольера занимала Булгакова на протяжении ряда лет (1929-1936). За это время Булгаков, кроме «Кабалы святош», создает «Жизнь господина де Мольера» (не была опубликована), а также стилизованную комедию по мотивам комедий Мольера - «Полоумный Журден» (не была поставлена).
Слово «кабала», вынесенное в заглавие пьесы, означает не только зависимость, но и «заговор», «сообщество». «Ужасна кабала как заговор святош, ужасна кабала - зависимость. Вдвойне ужасна кабала от Кабалы святош».
Основная тема «Кабалы святош» - это тема художника, борющегося за право реализовать свей талант. Ради возможности увидеть своего «Тартюфа» на сцене Мольер у Булгакова готов поступиться собственным достоинством, лукавить, даже пресмыкаться перед королем, защищая не себя, но свое детище. Мастерски построенная интрига основана на борьбе тайного общества мракобесов, возглавляемого архиепископом Шарроном, против автора «Тартюфа». Используя донос с обвинением в кровосмесительном браке, члены «кабалы» лишают Мольера покровительства короля, «открывая» тому глаза на того, кто чуть было не запятнал его королевской чести, попросив крестить ребенка, рожденного от Арманды. Заплатив лестью, унижением, гибелью за право творить, Мольер оказывается низверженным. Но прозревшим. «Всю жизнь я ему лизал шпоры, - говорит Мольер, - и думал только одно: не раздави. И вот все-таки - раздавил! Тиран!»
Единственное, что поддерживает художника в его противостоянии власти, - братство людей, связанных служением искусству. Дом, где художник получает свет и тепло, где даже удар, если он нанесен членом актерской семьи, не убивает чувства причастности к общему делу.
Булгаков, как и Мольер, хотел говорить обществу правду, как и Мольер, готов был пойти на компромисс с властью; как и Мольер, он был жертвой «кабалы святош», служившей защитой «бессудной власти».
Блестящий диалог, мастерство построения драматического действия, сочетающего фарсовые и трагедийные начала, создание коллизии, обретающей обобщенный характер и предлагающей своего рода формулу отношений художника и власти, - все это давало Булгакову право считать «Кабалу святош» одной из лучших своих пьес.
Отныне тема роковой судьбы художника становится едва ли не центральной у Булгакова.
Театральная «Кабалы святош», ставшая причиной разрыва с театром, с которым Булгакова связывал десятилетний творческий союз, оказался импульсом к созданию еще одного произведения о судьбе художника.
Возникновение замысла романа о театре относится, по мнению ряда исследователей, к концу 20-х годов, когда была написана повесть-письмо «Тайному другу», когда Булгаков остро ощутил, что происходит «уничтожение» его как писателя. «Невозможность писать равносильна для меня погребению заживо», - напишет он в письме Правительству СССР в марте 1930 г. В 1936 г., когда была начата работа над новым романом, обстоятельства приобрели для Булгакова столь же драматический характер. Была снята после генеральной репетиции комедия «Иван Васильевич», прекращена работа над пьесой «Александр Пушкин», появился ряд разгромных статей. В 1936 г. Булгаков вновь, как и в 1929, оказался на грани творческой гибели. , который пишет Булгаков в 1936-1937 годах, отражает эту ситуацию.
Если домашнее задание на тему: » Основная тема «Кабалы святош» Булгакова оказалось вам полезным, то мы будем вам признательны, если вы разместите ссылку на эту сообщение у себя на страничке в вашей социальной сети.
Свежие новости
Категории
Новости
Сочинения по теме
- 1. Нравственно-философский смысл романа «Мастер и Маргарита».
2. Вечные проблемы в романе «Мастер и Маргарита».
3. Тема творчества в романе «Мастер и Что в мире и человеке Открыл мне роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»?
Михаил Булгаков - писатель с необычной судьбой: 1. Смысл названия повести «Собачье сердце».
2. Портрет эпохи в повести «Собачье сердце».
3. Художественное своеобразие повести «Собачье сердце».
4. «Великие преобразователи природы»
- Профессиональные игры. Часть 2
Сюжетно-ролевые игры для детей. Сценарии игр. "С выдумкой идем по жизни" Эта игра выявит самого наблюдательного игрока и позволит им
Обратимые и необратимые химические реакции. Химическое равновесие. Смещение химического равновесия под действием различных факторов 1. Химическое равновесие в системе 2NO(г)
Ниобий в компактном состоянии представляет собой блестящий серебристо-белый (или серый в порошкообразном виде) парамагнитный металл с объёмноцентрированной кубической кристаллической решеткой.
Имя существительное. Насыщение текста существительными может стать средством языковой изобразительности. Текст стихотворения А. А. Фета «Шепот, робкое дыханье...», в свое
Михаил Афанасьевич
Булгаков
Навеяло, как говорится, темой статьи Моральный урок и отмеченных в ней словах Булгакова из «Мастера и Маргариты»:
«– Так что же говорит этот человек?
– А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил клетчатый помощник и, обратясь к Бенгальскому, прибавил: – Поздравляю вас, гражданин, соврамши!»
Автор применил текст Булгакова к Макаревичу, написавшему обращение к гражданам РФ, соответственно, необходимо вспомнить отношение самого писателя к причинам смещения нравственного зрения людей. Как известно Булгаков остро нелюбил Станиславского и Немировича-Данченко. Основа такого эмоционального отношения весьма прозаична, если смотреть на факты, без лишней окраски, обычно применяемой для оправдания того или иного персонажа. Итак, именно факты, без отклонений в ту или иную сторону, отлично все обьясняют и расставляют акценты.
«Кабала святош» — пьеса, второе название которой — «Мольер».
После некоторых исправлений текста, 3 октября 1931 г. Главрепертком разрешил пьесу к постановке при условии ряда купюр и изменений и только в театрах Москвы и Ленинграда. Пьеса по требованию цензуры получила название «Мольер».
12 октября 1931 г. Булгаков заключил договор с Ленинградским Большим Драматическим Театром на постановку, а 15 октября — такой же договор с МХАТом.
14 марта 1932 г. БДТ известил автора об отказе от постановки. Спектакль был сорван выступлениями в ленинградской прессе известного драматурга Всеволода Витальевича Вишневского (1900-1951), писавшего 11 ноября 1931 г. в «Красной газете»: «Зачем тратить силы, время на драму о Мольере, когда к вашим услугам подлинный Мольер. Или Булгаков перерос Мольера и дал новые качества, по-марксистски вскрыл «сплетения давних времен»?»
В письме своему другу П. С. Попову от 27 марта 1932 г. Булгаков так охарактеризовал творца этого литературного доноса: «Внешне: открытое лицо, работа «под братишку», в настоящее время крейсирует в Москве». Впоследствии в «Мастере и Маргарите» автор «Первой Конной» (1929) и «Оптимистической трагедии» (1933) был спародирован (через лавровишневые капли и устойчивое сочетание древнерусских имен Мстислав — Всеволод) в образе критика-конъюнктурщика Мстислава Лавровича, сыгравшего зловещую роль в травле гениального Мастера.
Репетиции во МХАТе затянулись более чем на четыре года. В ходе их произошел конфликт основателя Художественного театра Константина Сергеевича Станиславского (Алексеева) (1863-1938) с Булгаковым. Станиславский утверждал: «Не вижу в Мольере человека огромной воли и таланта. Я от него большего жду. Если бы Мольер был просто человеком… но ведь он — гений. Важно, чтобы я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоптанного и умирающего… Человеческая жизнь Мольера есть, а вот артистической жизни — нет». Эти мысли «гениальный старик» высказал сразу после того, как 5 марта 1935 г. ему была впервые продемонстрирована пьеса (без последней картины «Смерть Мольера»).
22 апреля 1935 г. Булгаков направил Станиславскому письмо, где отказался переделывать пьесу. Он подчеркнул, что «намеченные текстовые изменения… нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с нею не согласен», и выразил готовность забрать пьесу из МХАТа. Станиславский капитулировал, согласился текст не трогать, но пытался добиться торжества своих идей с помощью режиссуры, побуждая актеров к соответствующей игре. Иначе, чем Булгаков, Станиславский видел и декорации к спектаклю. Он хотел, чтобы спектакль был «парадным и нарядным», «из золота и парчи», «чтобы все сияло как солнце».
На этот раз «система Станиславского» не сработала, труппа отказалась играть так, как он хотел.
С конца мая 1935 г. Станиславский отказался от репетиций, и за постановку взялся второй «отец-основатель» МХАТа Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858-1943). Пышные, с обилием позолоты и бархата декорации художника Петра Владимировича Вильямса (1902-1947) призваны были придать спектаклю конкретно-исторический колорит и замаскировать нежелательные ассоциации с современностью.
Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна
Булгакову и его третьей жене, в отличие от публики, постановка во МХАТе не очень понравилась. 6 февраля 1936 г. после генеральной репетиции Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Это не тот спектакль, которого я ждала с 30 года…»
Участь пьесы была решена 29 февраля 1936 г., когда председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платон Михайлович Керженцев (Лебедев) (1881-1940) представил в Политбюро ЦК ВКП(б) записку «О «Мольере» М. Булгакова (в филиале МХАТа)», где информировал:
«М. Булгаков писал эту пьесу в 1929-1931 гг., т. е. в тот период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке… Он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают. В таком плане и трактуется Булгаковым эта «историческая» пьеса из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная «Кабала», руководимая попами, идеологами монархического режима… И одно время только король заступается за Мольера и защищает его против преследований католической церкви.
Мольер произносит такие реплики: «Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не раздави… И вот все-таки раздавил…»; «Я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?»; «Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?» Эта сцена завершается возгласом: «Ненавижу бессудную тиранию!» (Репертком исправил на: «королевскую»)
Критика Керженцева поразительно совпадала с критикой пьесы Станиславским: «Пьеса о гениальном писателе, об одном из самых передовых борцов за новую буржуазную культуру против поповщины и аристократии…А где же Мольер? В пьесе Булгакова писателя Мольера нет и в помине. Показан, к удовольствию обывателя, заурядный актерик, запутавшийся в своих семейных делах, подлизывающийся у короля — и только. Зато Людовик XIV выведен, как истый «просвещенный монарх», обаятельный деспот, который на много голов выше всех окружающих, который блестит как солнце в буквальном и переносном смысле слова».
Вывод же оказался убийственным для Булгакова: «Если оставить в стороне политические намеки автора и апофеоз Людовика XIV, то в пьесе полная идейная пустота — никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые капли».
Отзыв Керженцева совпадал и с отзывом первого цензора К. с. Исаева: «Очевидно, автор не без тайного замысла в такой скрытой форме хочет бить нашу цензуру, наши порядки».
Председатель Комитета по делам искусств предложил: «Побудить филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого спектакля, как ошибочного, уводящего их с линии социалистического реализма. Для этого поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере» в духе этих моих замечаний и разобрать спектакль в других органах печати.
Пусть на примере «Мольера» театры увидят, что мы добиваемся не внешне блестящих и технически ловко сыгранных спектаклей, а спектаклей идейно насыщенных, реалистически полнокровных и исторически верных — от ведущих театров особенно».
Еще до решения Политбюро в прессе появились критические статьи против «Мольера». 11 февраля 1936 г. в «Советском искусстве» была напечатана статья давнего гонителя Булгакова председателя Главреперткома Осафа Семеновича Литовского (1892-1971) (в «Мастере и Маргарите» он выведен в образе похожего на пастора критика Латунского).
НЕМЕЗИДА
Он дал зарок не переступать порога театра и выполнял этот зарок в течение нескольких лет с буквалистской точностью. Когда Булгакову пришлось однажды, не дождавшись жены на улице, зайти за ней в мхатовскую контору, то есть «переступить порог», это простейшее событие послужило причиной «выяснения отношений». С осени 1936 года создатель «Турбиных» ни разу не был на своем спектакле. Не увидел ни одной премьеры Художественного театра, начиная с «Анны Карениной» и кончая «Половчанскими садами». Несмотря на настойчивые приглашения, не пришел ни на один из юбилейных спектаклей, что прошли осенью 1938 года в связи с 40-летием МХАТа.
Он не поздравил ни одного мхатовца с очередной наградой, поощрением или другим «знаком внимания», которые стали сыпаться на этот театр со второй половины 30-х как из рога изобилия. На просьбу Якова Леонтьева, заместителя директора Большого театра, тоже бывшего мхатовца, написать приветственный адрес юбиляру (все в ту же осень 1938 года) драматург взмолился: «Яков Леонтьевич! Хотите, я напишу адрес вашему несгораемому шкафу? Но МХАТу зарежьте меня - не могу - я не найду слов».
Волны 1937 года Булгакова не поглотили….под покос пошли многие из тех, кто травил Булгакова на протяжении всей его литературной жизни. Гибель Л. Авербаха, В. Киршона, кличка «бандит», приклеенная к Р. Пикелю, исключение из партии А. Афиногенова и А. Безыменского, отставка О. Литовского с поста руководителя Главреперткома, аресты А. Ангарова и многих иных булгаковских оппонентов…
«Отрадно думать, - записывает Елена Сергеевна, - что есть все-таки Немезида и для этих людей типа Киршона». Образ Немезиды 37-го года не раз возникнет на страницах дневника: «Закончилась карьера!» или «Да, пришло возмездие».
В эти дни, заполненные обдумыванием очередного «письма наверх», читкой друзьям первых глав романа о Христе и Дьяволе (название еще не установилось), в квартире раздался звонок некоего Ивана Александровича Доброницкого. По поручению «очень ответственного лица» он сообщил Булгакову следующее: «…Теперь точно выяснилось, что вся эта сволочь (…) специально дискредитировала Булгакова, иначе они не могли бы существовать как драматурги, что М. А. «очень ценен для Республики, что он лучший драматург».
На следующий день приводится булгаковский комментарий: «Разговор высоко интересен. Доброницкий строчил все на следующей схеме: мы очень виноваты перед вами, но это произошло оттого, что на культурном фронте у нас работали вот такие, как Киршон, Литовский, и другие. Но теперь мы их выкорчевываем и надо исправить дело, вернувши вас на драматургический фронт, ведь у нас с вами (то есть у партии и драматурга Булгакова) оказались общие враги, а кроме того, есть и общая тема - родина» . В сущности, Доброницкий выразил «общемосковскую» точку зрения. Лучше всего это формулирует в те майские дни новый работник литчасти МХАТа Рафалович (вскоре арестованный). Обвиняя А. Афиногенова и В. Киршона во всех смертных грехах, Рафалович говорил на мхатовском активе: «При помощи Гейтца, бывшего одно время директором театра, авербаховцы пытались сделать Художественный театр «Театральным органом» РАППа». Рафалович говорил (и это записано в дневнике со слов О. Бокшанской) о вреде РАППа, о том, «какие типы там орудовали. И вот что они сделали, например, затравили до конца, задушили Булгакова, так что он, вместо того чтобы быть сейчас во МХАТе и писать пьесы, находится в Большом театре и пишет либретто оперные».
Нет никакого резона отводить от рапповцев обвинения в том, что в конце 20-х годов они произвели опустошительный разгром всего лучшего, что было в нашей литературе.
Через три месяца в дневнике короткая запись - без комментариев - об аресте Ивана Доброницкого.
Весной 1937 года, когда в Художественном театре исключили из партии А. Афиногенова и была начата кампания против Л. Авербаха и В. Киршона, многие писатели из близкой автору «Бега» среды предлагали ему включиться в эту кампанию. М. Булгаков наотрез и категорически отказался.
27 апреля 1937 года Е. С. Булгакова записывает: «Шли по Газетному. Олеша догоняет. Уговаривал Мишу идти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал М. А. выступить и сказал, что Киршон был главным организатором травли М. А. Это вообще правда, но М. А. и не думает выступать с этим заявлением». На следующий день еще один знакомый «уговаривал М. А. пойти выступить на собрании против Киршона, доказывая, что Миша этим сделает себе колоссальную пользу. Зря он тратил слова».
МХАТ
В дневнике Елены Сергеевны Булгаковой в концентрированном виде собраны самые саркастические и горькие высказывания Булгакова о Художественном театре. Многократно отмечено, что руководители МХАТа погубили драматурга, прокомментирована каждая ошибка театра, каждое его награждение, осмыслены и предсказаны основные повороты мхатовской жизни 30-х годов. Булгаков вскоре после ухода из МХАТа увидел, что его имя из истории этого театра практически исчезло. В многочисленных статьях и буклетах, посвященных Художественному театру и написанных многими из тех, с кем автор «Турбиных» и «Мольера» работал рука об руку, о Булгакове уже не говорилось ни единого слова.
С конца 20-х годов Станиславский и Немирович-Данченко вместе свой театр не вели. Их художественная рознь, усиленная с двух сторон влиянием околотеатральных людей, любивших ловить рыбу в мутной воде театральной склоки, привела практически к полному отчуждению двух режиссеров. «Двоевластие» из силы некогда благотворной, не раз дававшей мощный художественный импульс развитию театра, в 30-е годы превратилось в силу абсолютно деструктивную. Вражда двух руководителей приводила не только к чудовищным деформациям в области театрального быта, но и к гораздо более тяжелым последствиям. В самый серьезный час своей истории МХАТ оказался раздробленным, расколотым внутритеатральной склокой.
На том же рубеже «великого перелома», когда Булгаков обратился с письмом к Сталину, с аналогичным документом обратился в правительство и Станиславский. В его письме были сформулированы условия, без выполнения которых Художественный театр далее не мог существовать. Как известно, некоторые из этих условий были приняты и выполнены. МХАТ был взят под государственную опеку и защиту, поставлен в монопольное и совершенно исключительное положение среди других театров страны.
Станиславский получил от правительства длительный отпуск с полным сохранением жалованья и выдачей ему в валюте 3000 долларов. Сообщая об этом С. Бертенсону, Немирович-Данченко неожиданно заключает: «Станиславского власти любят так же, как и любили. Конечно, гораздо больше, чем меня.»
Владимир Иванович Немирович–Данченко
После погрома, учиненного в сезоне 1928-1929 гг., Немирович-Данченко вновь поставил перед собой вопросы, казалось бы, бесповоротно снятые в тот момент, когда он решил возвратиться из Голливуда в Москву.
Летом 1929 года он пишет из Карлсбада бывшему мхатовцу, переводчику «Женитьбы Фигаро» С. Бертенсону, «о своих давних сомнениях».
Режиссер вспоминает Голливуд и как он решал тогда вопрос о возвращении: «И так как я вешал на чашках весов Америку и Россию, уезжая, было 48 и 52, а не 20 и 80, то вот и подумаешь, вспомнишь или рассудишь, и быстро становится 51 и 49, 52 и 48».
Коллектив Художественного театра, руководимый Станиславским и Немировичем-Данченко, ликвидацию мейерхольдовского театра должен приветствовал на специальном митинге.
Резолюции митинга и личным заявлениям выдающихся актеров была посвящена целая полоса мхатовской многотиражки, первые три страницы которой были отданы чествованию Станиславского (в январе 38-го года Константину Сергеевичу исполнилось 75).
Тот, кто сочинил антимейерхольдовскую резолюцию от имени МХАТа, постарался ударить первого исполнителя Треплева побольнее, так, как умеют это делать только театральные люди. Помимо дежурных упреков в формализме, утрате связей с советской общественностью, режиссеру было брошено еще и обвинение в том, что в его театре «процветает семейственность и протекционизм».
Начиная с середины 30-х годов Художественный театр, по существу, был выведен из-под какой-либо критики. Вот обычные заголовки статей, посвященных МХАТу тех лет: «Гордость советского народа», «Лучший театр Страны Советов», «Замечательный театр нашей страны», «Передовой театр советского народа». И сам театр и его актеров беспрерывно награждают: званиями, премиями, возможностью проводить летний отпуск за границей (это в условиях, когда всем остальным настойчиво прививается, как сказано в одном из булгаковских писем Сталину, «психология заключенного»). На гастролях внутри страны театр принимают с невиданной роскошью, отводят ему лучшие гостиницы, загородные правительственные резиденции.
В 1937 году Сталин посылает Художественный театр на гастроли в Париж, и это был поистине «королевский подарок». В. И. Немирович-Данченко сообщает С. Бертенсону: «Маленькие актеры во всех пьесах были заменены свободными первыми, так что в толпе сплошь были актеры первых положений. Это чтобы дать возможность ехать в Париж и не занятым в этих спектаклях.
Сталин вообще делал этот подарок Театру. Например, Леонидов нигде не был занят, тем не менее поехал и он. И с женами, и Леонидов, и Сахновский и другие. Всего около 160 человек. Громаднейшее большинство было в первый раз за границей. Представляете, какое впечатление произвел на них Париж».
Подарок был таким щедрым, что даже женам выписывали суточные, поэтому «все решительно могли закупить себе и родным всякой всячины, а женщины запастись нарядами. Причем на обратном пути навстречу труппе выехал Боярский (наш новый директор, заменивший Аркадьева), и все вещи были пропущены без таможни». Глухо упомянутый Аркадьев был арестован за несколько недель до начала гастролей.
Для уяснения булгаковского самочувствия в стенах Художественного театра в том же 1936 году скажу, что после снятия «Мольера» дирекция МХАТа распорядилась взыскать с Булгакова аванс за запрещенный в свое время «Бег».
Не было, кажется, ни одной политической акции или процесса, ни одного административного решения, касающегося судьбы того или иного художника или спектакля, которое не было бы обеспечено «единодушной» поддержкой мхатовцев. Митинги по поводу казни военачальников, главарей «правотроцкистского блока», одобрение не «рассчитанной на употребление конституции» (слова Б. Пастернака), приветствие антимейерхольдовской и антитаировской кампании - все это постепенно стало нормой нового общественного статуса МХАТа. Положение «вышки» обязывало.
Читая коллективное приветствие МХАТа Генеральному Комиссару государственной безопасности Н. И. Ежову или статью из зала суда, написанную великим русским актером:
Вот зарисовка из зала суда, сделанная Иваном Михайловичем Москвиным для многотиражки «Горьковец». Он описывает подсудимых, проходивших по мартовскому (1938 г.) процессу: Бухарина, Рыкова и других. Он фиксирует их лица: лицо Ягоды - «лицо закоренелого преступника, блудливо бегающие глаза, рот убийцы, отравителя. Я смотрю на этого омерзительного выродка и убийцу, смотрю на хитрое шакалье лицо Крестинского (…), и руки сжимаются в кулаки». (через Ягоду мхатовцы обычно хлопотали о заграничных паспортах)
.
Булгаков М.А. Кабала святош. was last modified: Январь 1st, 2016 by Anna
«КАБАЛА СВЯТОШ»
Пьеса, второе название которой - «Мольер». Под этим названием была поставлена МХАТом 16 февраля 1936 г., однако из-за резко критической статьи в «Правде» «Внешний блеск и фальшивое содержание» 9 марта 1936 г. спектакль был снят, успев пройти при неизменном аншлаге семь раз. В 1932 г. в Берлине вышел перевод К. с. на немецкий В. Грёгера. Впервые опубликована: Булгаков М. Пьесы. М.: Искусство, 1962. К. с., пьесу о великом французском комедиографе Жане Батисте Мольере (Поклене) (1622-1673), Булгаков начал писать в октябре 1929 г., а в декабре того же года закончил первую редакцию. 19 января 1930 г. драматург читал К. с. во МХАТе, который принял пьесу к постановке. Однако 18 марта 1930 г. Главре-пертком запретил К. с. Это событие стало одной из причин булгаковского письма правительству СССР от 28 марта 1930 г. с просьбой определить его судьбу и либо выслать за границу, либо дать средства к существованию на родине. После некоторых исправлений текста 3 октября 1931 г. Главрепертком разрешил пьесу к постановке при условии ряда купюр и изменений и только в театрах Москвы и Ленинграда. К. с. по требованию цензуры получила название «Мольер». 12 октября 1931 г. Булгаков заключил договор с Ленинградским Большим Драматическим Театром на постановку К. с., а 15 октября - такой же договор с МХАТом. 14 марта 1932 г. БДТ известил автора об отказе от постановки. Спектакль был сорван выступлениями в ленинградской прессе известного драматурга Всеволода Витальевича Вишневского (1900-1951), писавшего 11 ноября 1931 г. в «Красной газете»: «...Зачем тратить силы, время на драму о Мольере, когда к вашим услугам подлинный Мольер. Или Булгаков перерос Мольера и дал новые качества, по-марксистски вскрыл «сплетения давних времен»?». В письме своему другу П. С. Попову от 27 марта 1932 г. Булгаков так охарактеризовал творца этого литературного доноса: «Внешне: открытое лицо, работа «под братишку», в настоящее время крейсирует в Москве». Впоследствии в «Мастере и Маргарите» автор «Первой Конной» (1929) и «Оптимистической трагедии» (1933) был спародирован (через лавровишневые капли и устойчивое сочетание древнерусских имен Мстислав - Всеволод) в образе критика-конъюнктурщика Мстислава Лавровича, сыгравшего зловещую роль в травле гениального Мастера. Для Вишневского Булгаков был не только идейный противник, но и опасный в коммерческом смысле конкурент, поскольку К. с. и другие булгаковские пьесы грозили вытеснить из репертуара произведения «братишки моряка».
12 мая 1932 г. зав. постановочной частью МХАТ В. Г. Сахновский, направляя репертуарный план главе Комиссии ЦИК по руководству Художественным и Большим театрами А. С. Енукидзе, ставшему прототипом Аркадия Аполлоновича Семплеярова в "Мастере и Маргарите", отмечал: "МХАТ еще до перехода в ведение ЦИК принял к постановке и начал работу над пьесой М. А. Булгакова "Мольер". Темой этой пьесы является столкновение большого художника эпохи с монархией и церковью. Эту тему Булгаков прослеживает на судьбе Мольера, давая одновременно широкую картину эпохи и захватывая круг таких образов, как, например, Людовик. Помимо чисто театрального и внутреннего интереса, эта пьеса дает очень благородный материал для исполнителя главной роли И. М. Москвина, для которого театр давно подыскивал роль, дающую возможность И. М. Москвину наиболее полно выразить себя". Однако в итоге Мольера сыграл не И. М. Москвин, а В. Я. Станицын. Москвин, согласно записи Е. С. Булгаковой, 9 декабря 1933 г. так объяснил драматургу свой отказ от роли: "…Ему очень трудно произносить многие свои реплики, ему кажется, что он говорит о себе. Он сейчас расходится с женой, у него роман с Аллой Тарасовой (она была на 24 года младше Москвина. - Б. С.) - и положения театральные часто слишком напоминают жизненные".
Репетиции К. с. во МХАТе затянулись более чем на четыре года. В ходе их произошел конфликт основателя Художественного театра Константина Сергеевича Станиславского (Алексеева) (1863-1938) с Булгаковым. Станиславский утверждал:
«Не вижу в Мольере человека огромной воли и таланта. Я от него большего жду. Если бы Мольер был просто человеком... но ведь он - гений. Важно, чтобы я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоптанного и умирающего... Человеческая жизнь Мольера есть, а вот артистической жизни - нет». Эти, не лишенные основания, мысли «гениальный старик» высказал сразу после того, как 5 марта 1935 г. ему была впервые продемонстрирована К. с. (без последней картины «Смерть Мольера»). Станиславский как будто чувствовал цензурную неприемлемость главной идеи драматурга - трагической зависимости гениальнейшего комедиографа от ничтожной власти, от напыщенного и пустого Людовика XIV (1638-1715) и окружающей короля «кабалы святош» (последнее название вызвало аллюзии у цензоров и было заменено). Главный режиссер МХАТа стремился сместить акценты пьесы и перенести конфликт в план противостояния гения и не понимающей его толпы. Даже сатирическая направленность творчества Мольера не казалась Станиславскому столь уж опасной с цензурной точки зрения. Он указывал: «Ведь Мольер обличал всех без пощады, где-то надо показать, кого и как он обличал». 22 апреля 1935 г. Булгаков направил Станиславскому письмо, где отказался переделывать пьесу. Он подчеркнул, что «намеченные текстовые изменения... нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с нею не согласен», и выразил готовность забрать пьесу из МХАТа. Станиславский капитулировал, согласился текст не трогать, но пытался добиться торжества своих идей с помощью режиссуры, побуждая актеров к соответствующей игре. Иначе, чем Булгаков, Станиславский видел и декорации к спектаклю. Он хотел, чтобы спектакль был «парадным и нарядным», «из золота и парчи», «чтобы все сияло как солнце». Точно так же хотел передать пышность века «короля-солнца» режиссер К. с. Николай Михайлович Горчаков (1898-1958). На этот раз «система Станиславского» не сработала, труппа отказалась играть так, как он хотел. С конца мая 1935 г. Станиславский отказался от репетиций, и за постановку взялся второй «отец-основатель» МХАТа Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858-1943). Пышные, с обилием позолоты и бархата декорации художника Петра Владимировича Вильямса (1902-1947) призваны были придать спектаклю конкретно-исторический колорит и замаскировать нежелательные ассоциации с современностью. Булгакову и его третьей жене, в отличие от публики, постановка во МХАТе не очень понравилась. 6 февраля 1936 г. после генеральной репетиции Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Это не тот спектакль, которого я ждала с 30-го года...»
Участь К. с. была решена 29 февраля 1936 г., когда председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платон Михайлович Керженцев (Лебедев) (1881-1940) представил в Политбюро ЦК ВКП(б) записку «О «Мольере» М. Булгакова (в филиале МХАТа)», где информировал: «М. Булгаков писал эту пьесу в 1929-1931 гг. ... т. е. в тот период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке... Он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают.
В таком плане и трактуется Булгаковым эта «историческая» пьеса из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная «Кабала», руководимая попами, идеологами монархического режима... И одно время только король заступается за Мольера и защищает его против преследований католической церкви.
Мольер произносит такие реплики:
«Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не раздави... И вот все-таки раздавил...»; «Я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?»; «Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?»
Эта сцена завершается возгласом:
«Ненавижу бессудную тиранию!» (Репертком исправил на: «королевскую») (К счастью, Керженцев не знал, что в черновике у Булгакова было еще более крамольно: «Ненавижу государственную власть!» - Б. С.)
Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков и не заметят.
Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».
Критика Керженцева поразительно совпадала с критикой К.С. Станиславским, хотя с замечаниями режиссера чиновник наверняка не был знаком: «Пьеса о гениальном писателе, об одном из самых передовых борцов за новую буржуазную культуру против поповщины и аристократии, об одном из ярчайших реалистов XVIII столетия (на самом деле должно быть - XVII, впрочем, опечатка вполне адекватна тому бреду насчет «реализма» правоверного классициста Мольера и его борьбе за «новую буржуазную культуру», которую Керженцев разделял с марксистской эстетикой того времени. - Б. С.), крепко боровшегося за материализм против религии, за простоту против извращенности и жеманства. А где же Мольер?
В пьесе Булгакова писателя Мольера нет и в помине. Показан, к удовольствию обывателя, заурядный актерик, запутавшийся в своих семейных делах, подлизывающийся у короля - и только.
Зато Людовик XIV выведен, как истый «просвещенный монарх», обаятельный деспот, который на много голов выше всех окружающих, который блестит как солнце в буквальном и переносном смысле слова».
На самом деле Людовик у Булгакова показан не обаятельным, а вполне ничтожным и подлым деспотом, однако, говоря о монархе, Керженцев возвысил этот образ и ничего не сказал о булгаковской иронии, поскольку ясно давал понять своим адресатам, кто является действительным прототипом Людовика XIV, а о И. В. Сталине плохо говорить было нельзя. Вывод же оказался убийственным для Булгакова: «Если оставить в стороне политические намеки автора и апофеоз Людовика XIV, то в пьесе полная идейная пустота - никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые капли».
Интересно, что отзыв Керженцева совпадал и с отзывом первого цензора К. с. Исаева: «Очевидно, автор не без тайного замысла в такой скрытой форме хочет бить нашу цензуру, наши порядки». Он даже предлагал пьесу разрешить, поскольку «переключение» в нашу эпоху слишком замаскировано, трусливо», но Главрепертком тогда, в марте 1931 г., К. с. запретил. Пять лет спустя «замаскированность» политических намеков в глазах Керженцева была уже не смягчающим, а отягчающим вину обстоятельством. От опытного чиновничьего глаза не укрылись и попытки МХАТа приглушить аллюзии К. с.: «Что же сделал театр с этим ядовитым пустоцветом? Политические намеки он не хотел подчеркивать и стремился их не замечать. Не имея никакого идейного материала в пьесе, театр пошел по линии наименьшего сопротивления. Он постарался сделать из спектакля пышное зрелище и взять мастерством актерской игры.
Вся энергия театра ушла в это внешнее. Декорации (Вильямса), костюмы, мизансцены - все это имеет задачей поразить зрителя подлинной дорогой парчой, шелком и бархатом».
Председатель Комитета по делам искусств предложил: «Побудить филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого спектакля, как ошибочного, уводящего их с линии социалистического реализма. Для этого поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере» в духе этих моих замечаний и разобрать спектакль в других органах печати.
Пусть на примере «Мольера» театры увидят, что мы добиваемся не внешне блестящих и технически ловко сыгранных спектаклей, а спектаклей идейно насыщенных, реалистически полнокровных и исторически верных - от ведущих театров особенно».
Сталин одобрил предложения Керженцева. Еще до решения Политбюро в прессе появились критические статьи против «Мольера». 11 февраля 1936 г. в «Советском искусстве» была напечатана статья давнего гонителя Булгакова председателя Главреперткома Осафа Семеновича Литовского (1892-1971) (в «Мастере и Маргарите» он выведен в образе похожего на пастора критика Латунского). В тот же день в письме П. С. Попову драматург так охарактеризовал эту публикацию: «О пьесе отзывается неодобрительно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой...» 22 февраля в мхатовской многотиражке «Горьковец» против К. с. выступили собратья Булгакова по писательскому цеху Всеволод Иванов (1895-1963), Александр Афиногенов (1904-1941) и бывший товарищ по «Гудку» Юрий Олеша (1899-1960). Вс. Иванов обвинял драматурга в том, что он создал «ординарную мещанскую пьесу», а Ю. Олеша считал главным недостатком пьесы «отсутствие в фигуре Мольера профессиональных черт поэта, писателя». Писавшие явно по заказу литераторы делали вид, что не читали интервью Булгакова «Он был велик и неудачлив», опубликованное в «Горьковце» 15 февраля 1936 г.: «Меня привлекла личность учителя многих поколений драматургов, - комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагического человека в личной жизни... Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность». Булгаков попытался, по его собственным словам, «проникнуть в загадку личной драмы Мольера», построив пьесу на версии, согласно которой вторая жена великого комедиографа, Арманда Бежар (1645-1700), в действительности была его дочерью. В связи с этим 17 февраля на К. с. обрушился рецензент «Вечерней Москвы», утверждавший, что «недопустимо строить пьесу на версии о Мольере-кровосмесителе, на версии, которая была выдвинута классовыми врагами с целью его политической дискредитации». Булгаковский Мольер противостоял уже сложившемуся советскому мифу о Мольере, представлявшему великого французского драматурга-классициста «борцом» за реализм, против религии, церкви, королевского абсолютизма и «феодальной» аристократии, к тому же совершенно безгрешным в личной жизни.
9 марта 1936 г. появилась инспирированная Керженцевым по поручению Политбюро антибулгаковская статья в «Правде». Там говорилось, что драматург написал «реакционную», «фальшивую» и «негодную» пьесу, «извратив и опошлив» мольеровскую биографию и творчество. Редакционная статья «Правды» особо обрушилась на декорации спектакля, обвинив театр, что тот попытался скрыть реакционное содержание пьесы «блеском дорогой парчи, шелка, бархата и всякими побрякушками».
Не все зрители поняли содержащиеся в К. с. политические намеки, в этом П. М. Керженцев был прав. Но проницательные читатели (и зрители) все же нашлись. 9 марта 1936 г. Булгаков получил письмо, подписанное «Ваша читательница», по-настоящему ободрившее его в трудную минуту и показавшее, что творчество драматурга доходит до той интеллигентной публики, которой оно адресовано. В послании утверждалось: «Печальный конец Вашего Мольера Вы предсказали сами: в числе прочих гадов, несомненно, из рокового яйца вылупилась и несвободная печать.
А т. к. не только багровой, но и красной расцветки нет в Вашей пьесе, то ее отстранили, как «Багровый остров».
Но все же однообразная Осанна, которую поют охрипшими голосами «поэтические рвачи и выжиги», так надоела, что Ваши талантливые произведения всем известны (я узнала содержание Вашего «Мольера» осенью 30-го г.)...» Таким образом, очевидно, что текст К. с. был известен поклонникам булгаковско-го творчества по крайней мере за пять с половиной лет до премьеры спектакля.
Неизвестная читательница и почитательница Булгакова в своем письме возвышала автора К. с. над литераторами-современниками: «Обидно для Вас, для актеров и для нас, грешных, а хриплой Осанне тоже обидно: негромкое Ваше слово несомненно заглушает ее хриплый вой. Видно, демократия и всякие свободы нам не по плечу». Далее она применительно к судьбе Булгакова процитировала строки одного из самых мистических стихотворений Александра Блока (1889-1921) «Старинные розы» (1908):
«И той же тропою
С мечом на плече
Идет он за мною
В туманном плаще.
Теперь мы знаем, что вышло из этого плаща и куда направился этот меч. Не унывайте, - пишите, не ждет ли и Вас судьба Мольера? Вас будут ставить и читать и Вами восхищаться, когда от Афиногеновых и слуху не останется». Предсказание восторженной читательницы сбылось примерно через три десятилетия, когда в 60-е годы стали широко публиковать булгаковские произведения, а о популярном в 30-е годы драматурге А. Н. Афиногенове забыли почти сразу после его гибели от осколка германской авиабомбы в октябре 1941 г.
В тот же день, 9 марта 1936 г., Е. С. Булгакова зафиксировала в дневнике обращенные к Булгакову просьбы представителей МХАТа написать покаянное оправдательное письмо, от которого драматург категорически отказался. Неизвестный осведомитель НКВД в донесении 14 марта 1936 г. сообщил булгаковскую реакцию на события, связанные с К. с.: «Статья в «Правде» и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М. Булгакова особенно усилили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улицам одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репетировалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя... Он боится, что театры не будут больше рисковать ставить его пьесы, в частности, уже принятую театром Вахтангова «Александр Пушкин», и конечно, не последнее место занимает боязнь потерять свое материальное благополучие. В разговорах о причине снятия пьесы он все время спрашивает «неужели это действительно плохая пьеса?» и обсуждает отзыв о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: «А разве в «Мольере» есть политический смысл?» и дальше этой темы не развивал. Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной советской позиции, хотя по моим наблюдениям, вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой-то решимости или толчка. В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но этого он сделать боится, видимо, считая, что это «уронит» его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с «кающимися» и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в ЦК партии мог бы побудить его сейчас отказаться от его постоянной темы (в «Багровом Острове», «Мольере» и «Александре Пушкине») - противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти; темы, которой он в большой мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни». Не исключено, что безымянным осведомителем здесь выступил Евгений Васильевич Калужский (1896-1966), актер МХАТа и свояк Булгакова, муж сестры Е. С. Булгаковой Ольги Сергеевны Бокшанской (урожденной Нюренберг) (1891-1948). 9 марта 1936 г. Калужский с женой были у Булгаковых в момент, когда драматургу предлагали оправдываться письмом. Сам Калужский, страдавший алкоголизмом, однажды как будто даже прямо намекал на свою связь с органами. 24 августа 1934 г. Е. С. Булгакова отметила в дневнике: «Вечером был Женя Калужский, рассказывал про свою летнюю поездку. Приехал во Владикавказ, остановился в гостинице. Дико утомленный, уснул. Ночью пришли в номер четыре человека, устроили обыск, потом повели его в ГПУ. Там часа два расспрашивали обо всем... Потом извинились: ошибка. Приняли за другого». На Калужского как на осведомителя указывает и следующее более раннее обзорное донесение от 23 мая 1935 г., принадлежащее, очевидно, тому же агенту, что информировал о событиях, связанных со снятием К. с.: «БУЛГАКОВ М. болен каким-то нервным расстройством. Он говорит, что не может даже ходить один по улицам и его провожают даже в театр, днем.» Далее приводится дословная оценка драматургом руководителей МХАТа:
«Работать в Художественном театре сейчас невозможно. Меня угнетает атмосфера, которую напустили эти два старика СТАНИСЛАВСКИЙ и ДАНЧЕНКО. Они уже юродствуют от старости и презирают все, чему не 200 лет. Если бы я работал в молодом театре, меня бы подтаскивали, вынимали из скорлупы, заставили бы состязаться с молодежью, а здесь все затхло, почетно и далеко от жизни. Если бы я поборол мысль, что меня преследуют, я ушел бы в другой театр, где наверное бы помолодел». В дневнике Е. С. Булгаковой именно такой разговор записан 20 марта 1935 г. и как раз с Е. В. Калужским:
«Вчера у нас были Оля с Калужским. М. А. рассказывал нам, как все это (репетиции К. с. - Б. С.) происходит в Леонтьевском. Семнадцатый век старик (Станиславский. - Б. С.) называет «средним веком», его же - «восемнадцатым». Пересыпает свои речи длинными анекдотами и отступлениями, что-то рассказывает про Стаховича (отставного генерала свиты Алексея Александровича Стаховича (1856-1919), поступившего в Художественный театр актером, ставшего потом одним из его директоров, а после революции покончившего с собой; послужил прототипом упоминаемого в «Театральном романе» покойного генерал-майора Клавдия Александровича Комаровского-Эшаппара де Бионкура, артиста Независимого Театра. - Б. С.), про французских актеров, доказывает, что люди со шпагами не могут появиться на сцене, то есть нападает на все то, на чем пьеса держится. Портя какое-нибудь место, уговаривает М. А. «полюбить эти искажения»«.
В пользу того, что именно Калужский был осведомителем НКВД в Художественном театре, говорит и следующий примечательный факт. В опубликованных в 1998 г. обзорных донесениях неизвестного сексота о МХАТе в 1935-1936 гг. ни разу не упомянут Калужский, - фигура в номенклатуре театра далеко не последняя. Очевидно, агент никак не мог писать о самом себе.
В кампании против К. с. принял участие и Михаил Михайлович Яншин(1902-1976), один из наиболее близких Булгакову актеров МХАТа. 17 марта в «Советском искусстве» появилась его беседа с репортером под заголовком «Поучительная неудача», где утверждалось, что «на основе ошибочного, искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натуралистический спектакль». Через год, 22 февраля 1937 г., как отмечает Е. С. Булгакова, в Доме актера «Яншин объяснялся по поводу статьи о «Мольере», говорил, что его слова исказили, что он говорил совсем другое». Булгаков объяснений не принял и навсегда разорвал дружбу с Яншиным, по иронии судьбы игравшим в К. с. роль верного слуги Бутона, но в жизни вынужденного сыграть актера Муаррона, которому по ходу пьесы пришлось предать Мольера, своего учителя и друга.
Весной и летом 1936 г. МХАТ безуспешно пытался договориться с драматургом о внесении изменений в текст К. с. В августе 1936 г. в Синопе на Кавказе Н. М. Горчаков, по свидетельству Е. С. Булгаковой, хотел «уговорить М. А. написать не то две, не то три новых картины к «Мольеру». М. А. отказался: «Запятой не переставлю»«. Неспособность МХАТа отстоять К. с. подтолкнула Булгакова к решению уйти с должности мхатовского режиссера-ассистента. 9 сентября 1936 г. он сказал об этом Е. С. Булгаковой, а 15 сентября подал заявление об уходе. Вопреки мнению агентов НКВД, драматург не убоялся материальных трудностей. 9 сентября 1936 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике насчет МХАТа: «После гибели «Мольера» М. А. там тяжело.
Драма в четырех действиях
...Rien ne manque a sa gloire, II manquait a la notre.
[Для его славы уже ничего не нужно. Но он нужен для нашей славы (фр.). ]
ДЕЙСТВУЮЩИЕ:
Жан-Батист Поклен де Мольер - знаменитый драматург и актер.
Мадлена Бежар - актрисы де Мольера
Арманда Бежар - актрисы де Мольера
Мариэтта Риваль - актрисы де Мольера
Шарль-Варле де Лагранж - актер, по прозвищу "Регистр".
Захария Муаррон - знаменитый актер-любовник.
Филибер дю Круази - актер.
Жан-Жак Бутон - тушильщик свечей и слуга Мольера.
Людовик Великий - король Франции.
Маркиз д"Орсиньи - дуэлянт, по кличке "Одноглазый, помолись!".
Маркиз де Шаррон - архиепископ города Парижа.
Маркиз де Лессак - игрок.
Справедливый сапожник - королевский шут.
Шарлатан с клавесином.
Незнакомка в маске.
Отец Варфоломей - бродячий проповедник.
Брат Сила - члены Кабалы Священного писания
Брат Верность - члены Кабалы Священного писания
Ренэ - дряхлая нянька Мольера.
Члены Кабалы Священного писания в масках и черных плащах.
Придворные Мушкетеры и другие.
Действие в Париже в век Людовика XIV.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
За занавесом слышен очень глухой раскат смеха тысячи людей. Занавес раскрывается - сцена представляет театр Пале-Рояль. Тяжелые занавесы. Зеленая афиша с гербами и орнаментом. На ней крупно:
"КОМЕДИАНТЫ ГОСПОДИНА…" и мелкие слова. Зеркало. Кресла. Костюмы. На стыке двух уборных, у занавеса, которым они разделены, громадных размеров клавесин. Во второй уборной - довольно больших размеров распятие, перед которым горит лампада. В первой уборной налево дверь, множество сальных свечей (свету, по-видимому, не пожалели). А во второй уборной на столе только фонарь с цветными стеклами. На всем решительно - и на вещах и на людях (кроме Лагранжа) - печать необыкновенного события, тревоги и волнения. Лагранж, не занятый в спектакле, сидит в уборной, погруженный в думу. Он в темном плаще. Он молод, красив и важен. Фонарь на его лицо бросает таинственный свет. В первой уборной Бутон, спиною к нам, припал к щели в занавесе. И даже по спине его видно, что зрелище вызывает в нем чувство жадного любопытства. Рожа Шарлатана торчит в дверях. Шарлатан приложил руку к уху - слушает. Слышны взрывы смеха, затем финальный раскат хохота. Бутон схватывается за какие-то веревки, и звуки исчезают. Через мгновение из разреза занавеса показывается Мольер и по ступенькам сбегает вниз в уборную. Шарлатан скромно исчезает. На Мольере преувеличенный парик и карикатурный шлем. В руках палаш. Мольер загримирован Сганарелем - нос лиловый с бородавкой. Смешон. Левой рукой Мольер держится за грудь, как человек, у которого неладно с сердцем. Грим плывет с его лица.
Мольер (сбрасывая шлем, переводя дух) Воды!
Бутон. Сейчас. (Подает стакан.)
Мольер Фу! (Пьет, прислушивается с испуганными глазами.)
Дверь распахивается, вбегает загримированный Полишинелем дю Круази, глаза опрокинуты.
Дю Круази Король аплодирует! (Исчезает.)
Суфлер (в разрезе занавеса). Король аплодирует!
Мольер (Бутону). Полотенце мне! (Вытирает лоб, волнуется.)
Мадлена (в гриме появляется в разрезе занавеса). Скорее! Король аплодирует!
Мольер (волнуясь). Да, да, слышу. Сейчас (У занавеса крестится.) Пречистая Дева, Пречистая Дева! (Бутону.) Раскрывай всю сцену!
Бутон опускает сначала занавес, отделяющий от нас сцену, а затем громадный главный, отделяющий сцену от зрительного зала. И вот она одна видна нам в профиль. Она приподнята над уборными, пуста. Ярко сияют восковые свечи в люстрах. Зала не видна, видна лишь крайняя золоченая ложа, но она пуста. Чувствуется только таинственная, насторожившаяся синь чуть затемненного зала. Шарлатанское лицо моментально появляется в дверях. Мольер поднимается на сцену так, что мы видим его в профиль. Он идет кошачьей походкой к рампе, как будто подкрадывается, сгибает шею, перьями шляпы метет пол. При его появлении один невидимый человек в зрительном зале начинает аплодировать, а за этим из зала громовые рукоплескания. Потом тишина.
Мольер Ваше… величество… ваше величество… Светлейший государь… (Первые слова он произносит чуть-чуть заикаясь - в жизни он немного заикается, - но потом его речь выравнивается, и с первых же слов становится понятно, что он на сцене первоклассен. Богатство его интонаций, гримас и движений неисчерпаемо. Улыбка его легко заражает.) Актеры труппы Господина, всевернейшие и всеподданнейшие слуги ваши, поручили мне благодарить вас за ту неслыханную честь, которую вы оказали нам, посетив наш театр… И вот, сир… я вам ничего не могу сказать.
В зале порхнул легкий смешок и пропал.
Муза, муза моя, о лукавая Талия! Всякий вечер, услышав твой крик, При свечах в Пале-Рояле я… Надеваю Сганареля парик. Поклонившись по чину, пониже, Надо! Платит партнер тридцать су! - Я, о сир, для забавы Парижа (пауза) Околесину часто несу.
В зале прошел смех.
Но сегодня, о муза комедии, Ты на помощь ко мне спеши. Ах, легко ли, легко ль в интермедии Солнце Франции мне смешить?..
В зале грянул аплодисмент.
Бутон Ах, голова! Солнце придумал.
Шарлатан (с завистью). Когда он это сочинил?
Бутон (высокомерно). Никогда. Экспромт.
Шарлатан. Мыслимо ли это?
Бутон. Ты не сделаешь.
Мольер(резко меняет интонацию). Вы несете для нас королевское бремя. Я, комедиант, ничтожная роль. Но я славен уж тем, что играл в твое время, Людовик!.. Великий!!. (Повышает голос.) Французский!!! (Кричит.) Король!!! (Бросает шляпу в воздух.)
Действие пьесы происходит в Париже в век Людовика XIV.
Действующие лица
Жан Батист Поклен де Мольер - знаменитый драматург и актёр
Мадлена Бежар, Мариэтта Риваль, Арманда Бежар де Мольер - актрисы
Шарль-Варле де Лагранж - актёр, по прозвищу «Регистр»
Захария Муаррон - знаменитый актёр-любовник
Филибер дю Круази - актёр
Жан-Жак Бутон - тушильщик свечей и слуга Мольера
Людовик Великий - король Франции
Маркиз д,Орсиньи - дуэлянт, по кличке «Одноглазый, помолись»
Маркиз де Шаррон - архиепископ Парижа
Маркиз де Лессак - игрок
Справедливый сапожник - королевский шут
Шарлатан с клавесином. Незнакомка в маске
Отец Варфоломей - бродячий проповедник
Брат Сила, Брат Верность - члены Кабалы Священного Писания
Ренэ - дряхлая нянька Мольера
Суфлёр. Монашка. Члены Кабалы Священного Писания в масках и чёрных плащах. Придворные. Мушкетёры и другие.
Действие первое
Сцена представляет театр Пале-Рояль. На стыке двух уборных, у занавеса, которым они разделены, громадных размеров клавесин. В первой уборной - множество сальных свечей. Во второй уборной на столе только фонарь с цветными стёклами и большое распятие, перед которым горит лампада. На всём печать необыкновенного волнения. Лагранж, не занятый в спектакле, сидит в уборной, погружённый в думу. Он в тёмном плаще, молод, красив и важен.
В первой уборной Бутон припал к щели в занавесе. Рожа Шарлатана торчит в дверях. Слышны взрывы смеха, затем финальный раскат хохота. Из-за занавеса показывается Мольер, загримированный Сганарелем - нос лиловый с бородавкой. Левой рукой Мольер держится за грудь. Дверь распахивается, вбегает загримированный Полишинелем дю Круази и говорит, что король аплодирует. Мольер возвращается на сцену и читает сочинённые экспромтом стихи, посвящённые ЛюдовикуXIV, в которых он называет короля Солнцем Франции. Король благодарит Мольера и остаётся посмотреть ещё одну интермедию.
Бутон опускает занавес. Мольер появляется в уборной и хватает слугу за глотку, обвиняя его в том, что «при короле свеча повалилась в люстре, воском каплет на паркет». Бутон уверяет Мольера, что он сам повалил свечу палашом, Риваль подтверждает это. Мольер остывает и дарит Бутону свой кафтан взамен разорванного. Бутон уходит снимать нагар со свечей.
Мольер спрашивает у Шарлатана, в чём секрет его фокуса. Шарлатан садится в некотором расстоянии от клавесина, делает такие движения в воздухе, как будто играет, и клавиши в клавесине вжимаются, клавесин играет нежно. Шарлатан не соглашается открыть Мольеру свой секрет и уходит. Мольер возвращается на сцену.
Портьера, ведущая во вторую уборную, отодвигается и возникает Арманда. Черты лица её прелестны, она похожа на свою старшую сестру Мадлену. Арманде лет семнадцать. Лагранж останавливает Арманду и умоляет её не выходить замуж за Мольера. Арманда делает попытку отстранить Лагранжа и пройти. Лагранж вынимает шпагу и угрожает заколоть девушку, если она не откажется от замужества. Арманда говорит, что она в связи со своим женихом, иначе поступить уже не может и шепчет что-то Лагранжу на ухо. Лагранж вкладывает шпагу в ножны, говорит, что хотел её спасти и уходит.
Арманда остаётся в уборной. Входит Мольер; обнимает её, и в то же мгновение появляется Бутон. Мольер отсылает его прочь, снимает нос и парик, целует Арманду. Она шепчет ему что-то на ухо. «Я хочу жить ещё один век: с тобой! Ты станешь первой, будешь великой актрисой. Но помни: если ты не сдержишь клятву, ты отнимешь у меня всё» - говорит ей Мольер. Арманда клянётся на распятии в вечной любви.
В двери стучат. Влюблённые спешно договариваются встретиться здесь, «когда театр погаснет». Мольер открывает, и входят Бутон, Лагранж и Одноглазый в костюме Компании Чёрных Мушкетёров с косой чёрной повязкой на лице. Одноглазый вручает Мольеру награду короля - 5000 ливров. Мольер берёт себе 500 ливров, а остальные делит поровну между актёрами, потом уходит проводить короля. Одноглазый начинает флиртовать с Армандой. Желая помешать ему, Бутон встревает в их разговор. Возвращается Мольер, и Одноглазый откланивается. Мольер отсылает Арманду и приказывает позвать Мадлену Бежар. Когда Мадлена приходит, Мольер сообщает ей, что намерен жениться на Арманде. Мадлена становится на колени и умоляет Мольера жениться «на ком угодно, только не на Арманде». Мольер говорит Мадлене, что обязан сделать это. Тогда Мадлена объявляет о своём уходе из театра и просит Мольера не говорить Арманде, что у них был роман. Мольер даёт обещание и уходит.
Мадлена остаётся. Входит Лагранж. Он один посвящён в тайну Мадлены. Лагранж обещает Мадлене, что её тайну никто никогда не узнает. Мадлена прощается и уходит. Лагранж ставит на стол фонарь, садится и записывает события ушедшего дня в свою книгу-регистр. Потом откладывает перо и говорит: «В театре ужасное событие: Жан-Батист Поклен де Мольер, не зная, что Арманда не сестра, а дочь госпожи Мадлены Бежар, женился на ней. Этого писать нельзя, но в знак ужаса ставлю чёрный крест». Лагранж берёт фонарь и уходит, как тёмный рыцарь.
Некоторое время мрак и тишина, затем крышка клавесина приподнимается, и из него выходит Муаррон. Это мальчишка лет пятнадцати с необыкновенно красивым, порочным и измученным лицом. Оборван, грязен. Он хнычет, жалуется, что не спал два дня, потом падает и засыпает. Плывёт свет фонарика, и, крадучись, Мольер ведёт Арманду в тёмном плаще. Арманда пугается мальчика и взвизгивает. Муаррон просыпается и трясётся от ужаса. Мольер грозно спрашивает, кто он такой. Мальчишка отвечает, что он несчастный Захария Муаррон. Мольер хохочет - он понял секрет Шарлатана.
Действие второе
Приёмная короля. За карточным столом маркиз де Лессак играет в карты с Людовиком. Толпа придворных, одетых с необыкновенной пышностью, следит за де Лессаком. Перед тем груда золотых монет, пот течёт у него с лица. Сидит один Людовик, все остальные стоят. Все без шляп. За креслом Людовика стоит Одноглазый, ведёт игру короля. Одноглазый замечает, что де Лессак играет краплёными картами. Король спрашивает Одноглазого, как ему следует поступить в этом случае. Одноглазый отвечает, что де Лессака «надлежит ударить по физиономии подсвечником» и обругать. Людовик зовёт Справедливого сапожника и велит ему обругать де Лессака. Шут с удовольствием выполняет приказ. «Посадите маркиза де Лессака на один месяц в тюрьму. Затем отправит его в имение - вместе с деньгами» - приказывает король. Де Лессака уводят.
Перед Людовиком, словно из-под земли, появляется обеденный стол с одним прибором. У камина возникает Шаррон и просит у короля позволения представить ему бродячего проповедника, отца Варфоломея. Дверь открывается и появляется отец Варфоломей. Он бос, лохмат, подпоясан верёвкой, глаза безумные. Он приплясывает и поёт. Удивлены все, кроме Людовика. Брат Верность - постная физиономия с длинным носом - выделяется из толпы придворных и прокрадывается к Шаррону. Варфоломей, обращаясь к королю, называет Мольера антихристом и призывает: «Сожги его вместе с его богомерзким творением „Тартюф“ на площади. Весь мир верных сынов церкви требует этого!». Людовик раздражён, его сердит слово «требует», он велит посадить отца Варфоломея на три месяца в тюрьму. Отец Варфоломей исчезает.
Людовик ест, потом выражает желание говорить с архиепископом наедине. Придворные всей толпой отступают на лестницу. Людовик спрашивает Шаррона, разделяет ли он мнение отца Варфоломея о Мольере. «Государь, это сатана» - отвечает Шаррон твёрдо. Он льстит королю и умоляет его заступиться за религию, которую оскорбил Мольер своим «Тартюфом». «Дерзкий актёр талантлив… Я попробую исправить его, он может служить к славе царствования. Но если он совершит ещё одну дерзость, я накажу» - говорит Людовик. Потом он позволяет выпустить отца Варфоломея из тюрьмы через три дня.
Входит Мольер. Король приглашает его поужинать, велит подать ему стул. Мольер, бледнея, принимает высокую честь. Людовик говорит Мольеру, что в «Тартюфе» он не осторожен с духовными лицами. Король позволяет играть пьесу в Пале-Рояле при условии, что в дальнейшем творчество Мольера пойдёт по правильному пути. Мольер ликует. Людовик дарует ему ещё одну милость - право стелить королевскую постель. Мольер схватывает со стола два канделябра и идёт впереди короля. Оба скрываются.
Все исчезают, и на сцене остаются только Шаррон и брат Верность, оба черны. Они замышляют какую-то интригу против Мольера. В этом им должна помочь женщина, которая заманит в их сети нужного им человека. Входит Одноглазый. Шаррон и брат Верность исчезают. К Одноглазому подходит шут и даёт ему записку от женщины в маске. Одноглазый задумчиво уходит. Огни начинают гаснуть. Слышатся удаляющиеся голоса: «Кроль спит!». Шут ложится на карточный стол, закутывается в портьеру с гербами и засыпает.
Дворец исчезает, и возникает квартира Мольера. День. Муаррон, очень красивый, пышно разодетый человек лет двадцати двух, играет на клавесине. Арманда в кресле слушает. Они репетируют новую пьесу. Муаррон называет Арманду маменькой, а Мольера - отцом. Они усыновили его. Муаррон считает себя лучшим актёром Парижа. Во время репетиции Муаррон соблазняет Арманду, уводит её в свою спальню и запирает дверь на ключ. Арманда проклинает день, когда Муаррона нашли в клавесине.
Входит Мольер, зовёт Арманду. Ключ в замке мгновенно поворачивается. Мольер устремляется в дверь, Арманда вскрикивает, затем вбегает Муаррон, держит свой парик в руке. В гневе Мольер выгоняет Муаррона из дома и из труппы. Муаррон угрожает Мольеру, говорит, что владеет его тайной. Напоминает о Мадлене Бежар, которая находится при смерти. Мольер хватает со стены пистолет, и Муаррон исчезает. Мольер просит Арманду: «Потерпи ещё немного, я скоро освобожу тебя. Я не хочу умирать в одиночестве». Арманда выходит в слезах, клянётся, что не оставит Мольера. Мольер жалеет, что выгнал Муаррона. Он не желает скандала и собирается его вернуть.
Действие третье
Каменный подвал, освещённый трёхсвечной люстрой. За столом сидят члены Кабалы Священного Писания в масках; в кресле отдельно, без маски, сидит Шаррон. Двое в чёрном - люди жуткого вида - вводят Муаррона со связанными руками и с повязкой на глазах. Руки ему развязывают, повязку снимают. Утром этого дня Муаррон наклеветал на Мольера, и теперь Шаррон заставляет его повторить свой донос при свидетелях. Муаррон рассказывает, как несколько лет назад он сидел в клавесине и слышал голос Лагранжа. Голос говорил, что «господин де Мольер женился не на сестре Мадлены Бежар, а на её дочери».
Муаррону завязывают глаза, связывают руки и уводят. Шаррон надвигает капюшон на лицо и скрывается в полутьме. Брат Верность открывает дверь. Появляется Незнакомка в маске, которая ведёт за руку Одноглазого. Глаза у него завязаны платком. Одноглазый снимает повязку, оглядывается и выхватывает шпагу решив, что его заманили в ловушку. Брат Сила и брат Верность успокаивают его. Они говорят маркизу, что по вине Мольера над ним смеются при дворе, потому что образ Дон Жуана Мольер писал с него. Одноглазый меняется в лице от ярости. Ему опять завязывают глаза, и Незнакомка уводит его. Шаррон объявляет заседание Кабалы Священного Писания закрытым.
Необъятный собор. Маленькая исповедальня архиепископа. Появляются Арманда и Лагранж, ведут под руки Мадлену. Та - седая, больная. Мадлена входит в исповедальню, Арманда и Лагранж садятся на скамью, и тьма их поглощает. Шаррон возникает в исповедальне и говорит Мадлене, что сам решил исповедовать её. Под давлением Шаррона Мадлена признаётся: «Я жила с двумя и прижила дочь Арманду и всю жизнь терзалась, не зная, чья она… Когда же она выросла, я привезла её в Париж и выдала её за свою сестру». Шаррон отпускает ей грехи и просит позвать Арманду. Лагранж уводит Мадлену. Арманда входит в исповедальню. Шаррон возникает страшен, в рогатой митре, крестит Арманду обратным дьявольским крестом. «Она твоя мать. Тебя я прощаю. Но сегодня же беги от него, беги» - говорит Шаррон. Арманда падает и остаётся неподвижной на пороге исповедальни. Шаррон исчезает.
День. Приёмная короля. Людовик - у стола. Перед ним тёмный и измученный Шаррон. На полу сидит Справедливый сапожник, чинит башмак. Шаррон рассказывает королю о преступлении Мольера. Людовик велит вызвать господина де Мольера и привести Муаррона. Входит Муаррон. Он запуган и имеет такой вид, точно он спал не раздеваясь. Людовик, которого он впервые видит так близко, производит на него сильное впечатление. Король объявляет Муаррону, что его донос подтверждён следствием и спрашивает, какое вознаграждение он желает получить. Муаррон просит место в Королевском бургонском театре или в Театре дю Марэ. Король отказывает ему, потому что он слабый актёр, и даёт ему место на королевской службе, в сыскной полиции.
Муаррон выходит. В других дверях появляется Лагранж, вводит Мольера и тотчас же скрывается. Мольер в странном виде: одежда в беспорядке, лицо свинцовое, руки трясутся, шпага висит криво. Он жалуется королю на здоровье, которое пошатнулось из-за сердечного приступа, случившегося, когда от него ушла жена. Людовик объявляет своё решение: «Запрещаю вам появляться при дворе, запрещаю играть „Тартюфа“. Только с тем, чтобы ваша труппа не умерла с голоду, разрешаю играть в Пале-Рояле ваши смешные комедии, но ничего более… Лишаю вас покровительства короля». Произнеся эти слова, Людовик удаляется.
Шаррон входит и долго смотрит на Мольера. У архиепископа удовлетворённо мерцают глаза. Мольер в гневе выхватывает шпагу. Из-за двери выходит Одноглазый с тростью и затевает ссору с Мольером, называя его лгуном. В это мгновение входит Лагранж. Мольер в гневе вызывает Одноглазого на дуэль. Шаррон и Лагранж пытаются их остановить. Одноглазый бросается на Мольера. Мольер, отмахиваясь шпагой, прячется за стол. Одноглазый вскакивает на стол. Мольер бросает шпагу, опускается на пол, говорит, что он болен и ничего не понимает. Одноглазый заявляет, что убьёт Мольера после первого спектакля. Шут вдруг срывается с места и исчезает. Лагранж поднимает Мольера с пола и увлекает вон.
Шаррон с горящими глазами спрашивает Одноглазого, почему тот не заколол Мольера. Они ругаются. Шаррон вдруг плюёт в Одноглазого. Одноглазый до того оторопел, что плюнул в Шаррона. Дверь открывается, влетает взволнованный шут, за ним входит Людовик. Ссорящиеся до того увлечены, что не сразу перестают плевать. Четверо долго и тупо смотрят друг на друга. «Извините, что помешал,» - говорит Людовик и скрывается, закрыв за собой дверь.
Действие четвёртое
Квартира Мольера. Вечер. Беспорядок. Разбросаны рукописи. Мольер в парике и халате сидит в громадном кресле. Бутон в другом. На столе две шпаги и пистолет. На другом столе ужин и вино, к которому Бутон время от времени прикладывается. Лагранж в тёмном плаще ходит взад и вперёд. Он упрекает себя в том, что Муаррон узнал тайну. Мольер его успокаивает. Слышен скрип лестницы. Входит Муаррон. Он в какой-то грязной куртке, потёрт, небрит и полупьян, в руке фонарь. Узнав Муаррона, Лагранж схватывает со стола пистолет. Мольер бьёт Лагранжа по руке. Лагранж стреляет и попадает в потолок, потом бросается на Муаррона, валит его на пол и начинает душить. Мольер и Бутон оттаскивают Лагранжа от Муаррона. Лагранж грозится его убить. Муаррон становится перед Мольером на колени и говорит, что не позже полуночи повесится у него под окнами, а на Арманду даже и не взглянет. Мольер говорит, что Арманда ушла, а Муаррона он прощает и возвращает в свой дом. Муаррон плачет. Лагранж обвиняет Мольера в излишней мягкости. Мольер сообщает Муаррону, что на него «спустили одноглазую собаку-мушкетёра», и король лишил своего покровительства. Муаррон знает, что «мэтра признали безбожником за «Тартюфа» и берётся его защищать. Лагранж и Муаррон берут оружие, фонарь и уходят караулить. Пауза. Мольер громко называет короля Франции тираном. Бутон успокаивает его, пытается заставить замолчать, боится, что его вместе с хозяином повесят за эти слова на площади. Мольер велит ему укладывать вещи, намереваясь после последнего спектакля сбежать в Англию. Дверь открывается, и в ней появляется голова старухи Ренэ. Она говорит, что пришла монашка, чтобы взять в стирку театральные костюмы. Мольер велит, чтобы она пришла завтра в Пале-Рояль к концу спектакля. Ренэ скрывается. Мольер вдруг забирается с головой под одеяло. Бутон начинает прославлять короля так громко, что это слышит даже Муаррон на улице. Уборная актёров в Пале-Рояле. Всё также горит лампада у распятия и зелёный фонарь. За занавесом слышны гул и свистки. В кресле сидит Мольер в халате и колпаке, в гриме с карикатурным носом. Мольер в странном состоянии, как будто пьян. Возле него Лагранж и дю Круази в чёрных костюмах врачей, но без грима. Муаррон стоит неподвижно в отдалении. Вбегает Бутон с сообщением, что привратник, раненный мушкетёрами, умер. Лагранж сообщает, что «театр полон безбилетными мушкетёрами и неизвестными личностями». Бутон умоляет Мольера не доигрывать спектакль, а бежать. Потом сообщает, что в театре Одноглазый. За занавесами свист и грохот. Мольер испуганно бросается к Муаррону и прячется у него в плаще. Муаррон молчит, обняв Мольера. Дверь открывается, и вбегает Риваль. Она в оригинальном костюме, на голове шляпа врача, очки колёсами. Риваль долго смотрит на Мольера и говорит, что надо играть. Мольер вылазит из-под плаща и извиняется перед всеми. Риваль говорит: «Сейчас же после вашей последней фразы мы спустим вас в люк, спрячем у меня в уборной до утра, а на рассвете вы покинете Париж». Мольер согласен. Дю Круази, Лагранж, Муаррон и Риваль скрываются. Мольер снимает халат. На сцене громадная кровать. В будке появляется суфлёр. Мольер, резко изменившись, с необыкновенной лёгкостью взлетает на кровать, укладывается, накрывается одеялом. Бутон поднимает главный занавес. Актёры играют сцену из пьесы «Мнимый больной». Во время спектакля из ложи внезапно показывается Одноглазый, садится на борт её и застывает в позе ожидания. Внезапно Мольер зовёт Мадлену и падает. Музыка смолкает. В уборной Мольера возникает страшная монашка, быстро собирает все костюмы Мольера и исчезает с ними. На сцене смятение. Лагранж взволнованно говорит публике, что спектакль не может быть окончен. Публика требует деньги обратно. Муаррон достаёт шпагу и называет Одноглазого грязным зверем. Одноглазый, вынув шпагу, поднимается на сцену и идёт плавной кошачьей поступью на встречу Муаррону. Поравнявшись с Мольером, смотрит на него, втыкает шпагу в пол, поворачивается и уходит со сцены. Суфлёр в будке плачет. Актёры бросаются к Мольеру, окружают его толпой, и он исчезает. Бутон опускает занавеси бросается вслед за группой, уносящей Мольера. Занавес вздувается, любопытные пытаются лезть на сцену. Дю Круази тушит люстру. Гул в зале стихает. Сцена погружается во тьму. Потом выплывает фонарь - идёт тёмный Лагранж. Он проходит в свою уборную, разворачивает книгу и пишет: «Семнадцатого февраля… В десять часов вечера господин де Мольер, исполняя роль Аргана, упал на сцене и тут же был похищен без покаяния неумолимой смертью… Причиной этого явилась немилость короля и чёрная Кабала». Пишет и угасает во тьме.