Имя нидерландского мастера Иеронима Босха , жившего пять с половиной веков тому назад, и поныне овеяно легендами.
Например, в своей монографии, посвященной творчеству художника, один известный немецкий исследователь описывает поистине загадочный случай.
Сразу же после окончания Второй мировой войны, в ноябре 1945 года, он побывал в небольшом городке Оиршот, где находилась тогда мастерская-музей великого нидерландского мастера. Искусствовед увидел там одну неоконченную картину Босха.
И каждый день, приходя утром в мастерскую, обнаруживал вновь написанные фрагменты, которых накануне не было. Причем по своему качеству они ничем не отличались от первоначальной живописи.
Трудно сказать, насколько был искренен автор, приводя в своей монографии этот пример, но то, что Босх и по сей день остается таинственной и труднопостижимой личностью, факт бесспорный. Возможно, потому что, несмотря на огромную известность, ему удалось остаться в тени истории.
О его жизни известно очень мало. Мы даже не знаем, как выглядел Босх, так как те несколько автопортретов Босха, которые дошли До нас, у многих исследователей вызывают сомнения в их принадлежности кисти художника. Дело в том, что к середине XVI века следы мастера затерялись.
Правда, сохранился литературный портрет великого мастера, созданный в конце XVI века Д. Лампсониусом, поэтом и ученым, жившим в Брюгге: «Что означает, Иеронимус Босх, этот твой вид, выражающий ужас, и эта бледность уст? Уж не видишь ли ты летающих призраков подземного царства? Я думаю, тебе были открыты и бездны адского Плутона, и жилища ада, если ты мог так хорошо написать твоей рукой то, что сокрыто в самых недрах преисподней».
И все же кое-что о жизни Босха нам известно.
Например, что родился Босх в городе Хертогенбосе на юге нынешней Голландии в 1450 году. Однако, в какой из дней мая он появился на свет, доподлинно неизвестно. Зато известно, что и отец Босха Антонис ван Акен был живописец, так же как два дяди и дед Ян ван Акен.
Настоящее имя художника — Иеронимус ван Акен: его предки были из немецкого Аахена. Босх, что по-голландски означает «лес», — это псевдоним. Лес в то время был символом всего таинственного, загадочного, бесчисленных богатств, сокрытых в его темной чаще.
Правда, существует версия, что псевдоним «Босх» произошел от сокращенного названия родного города художника, в котором он безвыездно провел всю жизнь, кроме путешествия в Антверпен для учебы. Многочисленные приглашения посетить Италию, Испанию и Францию оставались без ответа.
Из документов архива Братства Богородицы, в котором состоял Босх, известно, что в 1478 году он женился на 25-летней Алейд ван Меервенн, девушке из местного рода, богатого и знатного. Она происходила из «хорошей семьи», обладала значительным личным состоянием и передала мужу право им распоряжаться. В небольшом поместье Оиршот близ Хертогенбоса, принадлежавшем жене, Босх получил возможность работать над своими картинами, не будучи связан с заказами.
И все-таки жизнь Босха остается для исследователей тайной за семью печатями. А, значит, дает простор для разного рода предположений. Благо, для этого нередко появляется благодатная почва в виде труднообъяснимых феноменов.
Так, в одном из соборов Хертогенбоса, расписанных Босхом, сохранилась загадочная фреска: толпы праведников и грешников, простерши руки ввысь, наблюдают стремительно надвигающийся на них зеленый конус с ярким белым шаром света внутри. Ослепительно белые лучи особенно заметны на фоне охватившего мир мрака.
В центре этого шара маячит странная фигура: если приглядеться к ней повнимательнее, заметно, что она имеет не совсем человеческие пропорции и лишена одежды.
Многие современные исследователи, в том числе голландский профессор истории и иконографии Эдмунд Ван Хооссе, считают фреску свидетельством того, что Босх, возможно, воочию наблюдал приближение к нашей планете иноземной техники с представителями других миров на борту.
Другие идут еще дальше. Так, американский парапсихолог и уфолог Джордан Харде полагает, что сам художник был пришельцем из галактических глубин и просто описывал на холсте то, что видел, путешествуя по необъятной Вселенной (нечто подобное, кстати, говорят и про Леонардо да Винчи). По каким-то причинам он задержался на Земле и оставил нам живописное свидетельство, не уступающее современным кинематографическим шедеврам типа «Звездных войн»...
Могила художника, находящаяся в приделе расписанного им храма святого Иоанна, спустя столетия пополнила список связанных с его именем тайн. При археологических работах в храме выяснилось, что захоронение пустует.
Руководивший раскопками в 1977 году Ханс Гаальфе рассказал журналистам, что наткнулся на плоский камень, не похожий на обычный гранит или мрамор, из которых изготавливались надгробия. Исследования материала привели к неожиданному результату: фрагмент камня, помещенный под микроскоп, начал слабо светиться, а температура его поверхности внезапно возросла на три с лишним градуса. При том, что никакого внешнего воздействия на него не производилось.
Церковь вмешалась в исследования и потребовала срочно прекратить надругательство: с тех пор могила Босха в соборе святого Иоанна неприкосновенна. На ней лишь выгравировано имя художника и годы его жизни: 1450— 1516. А над могилой — фреска его руки: распятие, освещенное странным зеленоватым светом.
Со своей стороны американская исследовательница творчества Босха Линда Харрис настаивает на даре мистического прозрения и ясновидения художника. По ее мнению, многие видения Страшного суда на его полотнах абсолютно точно отображают современные нам картины войн и катаклизмов. Именно поэтому она ставит Босха в один ряд с другим не менее таинственным художественным гением — Леонардо да Винчи.
На знаменитой картине Джорджоне «Три философа», по ее мнению, изображены как раз два этих живописца и сам Джорджоне. «Это не случайность, — подводит итог Линда Харрис в своей книге «Тайная ересь Босха». — Джорджоне тоже имел дар заглядывать в будущее и, вероятно, знал, что ожидает человечество годы и столетия спустя».
А работы Босха и впрямь полны загадок: их населяют мириады фантастических существ, будто рожденных на иных планетах или в параллельных мирах. Туман, покрывающий жизнь великого живописца, спровоцировал в наше время немалое количество литературных и исторических спекуляций.
Его причисляли к колдунам и магам, еретикам и алхимикам, занятым поиском философского камня, и даже обвиняли в тайном сговоре с самим Сатаной, который в обмен на бессмертную душу даровал ему особый талант заглядывать в иные миры и мастерски изображать их на холсте.
Действительно, ничто не удается художнику лучше, чем бесчисленные монстры. Так, на одном из самых значительных полотен Босха «Сад земных наслаждений» изображены странные птицы: весьма реалистичные, но невероятных, гигантских размеров существа, на фоне которых роятся крошечные обнаженные человечки.
В том, что Босх говорит символами, притом символами преимущественно многозначными, не сомневался и не сомневается никто. И по этой причине смысл изображения зависел от того, какой именно язык приписывался автору. А в эпоху Босха таких языков существовало немало. Поэтому число возможных интерпретаций его произведений очень велико. Так, изображение рыбы, в зависимости от контекста, могло означать: Христа, знак Зодиака, Луну, месяц февраль, воду, флегматический темперамент, служить символом поста...
Среди самых неясных символов Босха можно назвать деревянную ложку, которая занимает большое место в его произведениях: она служит веслом на «Корабле дураков», видна в поклаже «посвященного» путника в обеих версиях: в прологе к «Возу сена» и в «Блудном сыне». Она дважды фигурирует также у дурных пастухов в «Поклонении волхвов», черт в «Семи смертных грехах» помешивает ею котел, где среди золотых монет варится скупец.
Возможно, что ложка для Босха, так же, как и соседствующий с ней кувшинчик — это символы, имеющие греховный смысл. Это подкрепляется присутствием среди фантастических существ, изображаемых художником, многочисленных птиц с клювами в форме ложки, чаще всего уток и других водоплавающих.
Присутствует тут и целый бестиарий «нечистых» животных, почерпнутый из Библии и средневековой символики: верблюд, заяц, свинья, лошадь, аист и множество других; нельзя не назвать также змею, хотя встречается она у Босха не так уж часто. Сова — вестница дьявола и одновременно ересь или символ мудрости. Жаба, в алхимии обозначающая серу, — это символ дьявола и смерти, как и всё сухое — деревья, скелеты животных.
Другие часто встречающиеся символы: лестница, обозначающая путь к познанию в алхимии или символизирующая половой акт; перевёрнутая воронка — атрибут мошенничества или ложной мудрости; ключ (познание или половой орган), часто по форме не предназначенный для открывания; отрезанная нога, традиционно ассоциирующаяся с увечьями или пытками, а у Босха связанная ещё и с ересью и магией.
Что касается разного рода нечисти, то тут фантазия Босха не знает границ. На его картинах Люцифер принимает мириады обличий: это традиционные черти с рогами, крыльями и хвостом, насекомые, полу-люди-полуживотные, существа с частью тела, превращённой в символический предмет, антропоморфные машины, уродцы без туловища с одной огромной головой на ножках, восходящие к античным гротескным образам.
Часто демоны изображаются с музыкальными инструментами, в основном духовыми, которые порой становятся частью их анатомии, превращаясь в нос-флейту или нос-трубу. Наконец, зеркало, традиционно дьявольский атрибут, связанный с магическими ритуалами, у Босха становится орудием искушения в жизни и осмеяния после смерти.
В наше время учёные, придя к выводу, что в творчестве Босха заключён глубокий смысл, предприняли множество попыток объяснить его значение, найти его истоки, дать ему толкование. Одни считают Босха кем-то вроде сюрреалиста XV века, извлекавшего свои невиданные образы из глубин подсознания, и, называя его имя, неизменно вспоминают Сальвадора Дали.
Другие полагают, что искусство Босха отражает средневековые «эзотерические дисциплины» — алхимию, астрологию, чёрную магию. Третьи стараются связать художника с различными религиозными ересями, существовавшими в ту эпоху.
Удивительно, что, несмотря на явно демоническую и мистическую направленность творчества, ни при жизни, ни после смерти Босх не считался еретиком. И это во времена самой свирепой инквизиции, когда в Голландии начиная с 1468 года еретиков безжалостно сжигали на кострах, а в 1487 году был, с благословения папы, издан получивший зловещую известность «Молот ведьм».
Более того, сам факт покупки картин Босха мог служить доказательством правоверности! Так, в 1572 году Дамианоде Гуа, португальский гуманист и друг Эразма Роттердамского, обвиненный инквизиторами, в доказательство своей религиозности сказал, что купил и подарил церкви картины Босха.
Наоборот, католические государи высоко ценили талант художника. Например, «Страшный суд» был заказан ему герцогом Бургундии Филиппом Красивым, «Искушение» с 1507 года находилось в коллекции Маргариты Австрийской. Известно также, что среди тех, кто первым оценил его гений, был испанский король Филипп II. Одна из ранних работ художника — «Семь смертных грехов» находилась в опочивальне короля.
Мистицизм нидерландского мастера оказался удивительно созвучен испанскому мистицизму с его утонченной чувственностью. И недаром библиотекарь Эскориала Хосе де Сигуэнца, живший в XVII веке, считал Босха единственным художником, изобразившим человека изнутри, а великий испанский писатель Лопе де Вега называл «великолепнейшим и неподражаемым художником», чьи работы — «основы морализирующей философии».
Видимо, все дело в том, что картины Босха не представляли непосильной загадки для образованной части его современников, которые в совершенстве владели языком символов. Правда, стоит заметить, что уже в 1563 году испанец де Гевара посчитал нужным «разъяснить простому народу, что не надо видеть в этом художнике изобретателя чертей и чудовищ».
В 1605 году библиотекарь Иосиф Сигуэнца писал: «На мой взгляд, различие между картинами Босха и картинами всех остальных заключается в том, что остальные стремятся изобразить человека таким, каким он выглядит снаружи, в то время как один лишь Босх имел достаточно мужества изобразить человека изнутри». Однако позднее спектр предлагаемых интерпретаций полотен голландского мастера заметно расширился.
Босх умер в родном Хертогенбосе в возрасте 66 ле г. Если верить историкам, случилось это в июне — шестом по счету месяце года. Молва приписывает ему слова, якобы сказанные за несколько мгновений до смерти: «Дайте свет»...
Маккалеб откинулся в кресле и отпил воды из бутылки. Этот последний абзац оказался, пожалуй, самым интересным. Содержащаяся в нем информация могла стать способом, при помощи которого убийцу удастся выделить в небольшой группе, а потом и найти. Изначально круг подозреваемых был огромен; в сущности, он включал всех, кто в новогоднюю ночь имел доступ к Эдварду Ганну. Информация отца Райана значительно сужала его до тех, кто знал средневековую латынь или где-то видел слово «Dus», а возможно, и всю надпись.
Вероятно, где-нибудь в церкви.
После всего прочитанного и увиденного у Маккалеба не возникло даже мысли о сне. Была уже половина пятого, и он знал, что закончит ночь в каюте. Возможно, в Квонтико еще слишком рано, чтобы застать кого-то в отделе бихевиористики, но он все равно решил позвонить. Поднялся в салон, вынул сотовый телефон из зарядника и набрал номер. Когда отозвался дежурный на коммутаторе, Маккалеб попросил переключить его на специального агента Брэзил Доран. Из всех возможных вариантов он выбрал Доран, потому что в свое время они хорошо работали вместе – и часто далеко друг от друга. К тому же Доран специализировалась на установлении подлинности и символике икон.
Звонок попал на автоответчик, и, слушая приветствие, Маккалеб решал, оставить ли сообщение или просто перезвонить. Вначале ему казалось, что будет лучше повесить трубку и попробовать найти Доран позже: от личного звонка уклониться гораздо труднее, чем от записанного сообщения. Но потом решил довериться прежнему товариществу, пусть даже он не работал в Бюро уже почти пять лет.
– Брасс, это Терри Маккалеб. Давно не виделись. Послушай, я хочу попросить тебя об услуге. Не могла бы ты перезвонить мне, как только улучишь минуту?
Он продиктовал номер своего сотового, поблагодарил и дал отбой. Можно было бы взять телефон в дом и подождать звонка там, но это означало бы, что Грасиела услышит разговор с Доран, а ему не хотелось. Маккалеб вернулся в переднюю каюту и начал просматривать материалы по убийству. Снова проверил все страницы в поисках чего-либо, что выделялось бы банальностью или, наоборот, исключительностью. Набросал еще несколько заметок и составил список того, что нужно сделать и узнать, прежде чем составлять психологический портрет. Но главным образом он просто ждал. Наконец в половине шестого Доран перезвонила.
– Действительно, давно, – вместо приветствия сказала она.
– Слишком давно. Как ты, Брасс?
– Не могу пожаловаться, потому что никто не слушает.
– Я слышал, у вас там, ребятки, положение совсем аховое.
– Тут ты прав. Нас вяжут по рукам и ногам, а потом разносят в пух и прах. Представляешь, в прошлом году у нас половина штата торчала в Косово – помогали в расследовании военных преступлений. По шесть недель каждый. Мы настолько запустили работу, что даже страшно.
Интересно, подумал Маккалеб, не хочет ли она намекнуть, что ему лучше не просить об упомянутой в сообщении услуге. Но решил все равно продолжать.
– Что ж, тогда тебе вряд ли понравится моя просьба.
– Боже, я прямо дрожу. Что тебе надо, Терри?
– Я оказываю любезность другу. Из отдела убийств. Меня попросили просмотреть дело об убийстве и…
– Он уже обращался сюда?
– Это она. Да, она пропустила материалы через компьютер и получила пустышку. Ей объяснили, какой у вас тут затор на составление портретов, и она обратилась ко мне. Я перед ней вроде как в долгу, вот и согласился посмотреть.
– И теперь ты хочешь пролезть без очереди?
Маккалеб улыбнулся, надеясь, что на другом конце провода Брэзил тоже улыбается.
– Ага. Но по-моему, это не займет много времени. Мне нужна всего одна вещь.
– Так выкладывай. Что именно?
– Мне нужно иконографическое обоснование. Я тут кое-что нарыл и хочу знать, что именно.
– Ладно. Надеюсь, больших раскопок не потребуется. И что за символ?
– Сова? Просто сова?
– Конкретнее, пластмассовая сова. Тем не менее сова. Я хочу знать, встречалось ли такое раньше и что означает.
– Ну, я помню сову на пакете с картофельными чипсами. Что это за торговая марка?
– «Уайз» с восточного побережья.
– Ну вот, видишь. Сова – символ мудрости.
– Брасс, я надеялся на что-то более…
– Конечно. Знаешь, я погляжу, что смогу найти. Учти, символы меняются. В одно время значат что-то одно, в другое время могут означать совершенно иное. Тебе нужны просто современное применение и примеры?
Маккалеб вспомнил о надписи на ленте.
– Можешь добавить Средневековье?
– Похоже, у тебя странное… Послушай-ка, это что, «Прости, Господи»?
– Возможно. Как ты догадалась?
– Ну, средневековая инквизиция и прочая церковная чепуха. Уже встречалось. Ладно, твой номер у меня есть. Постараюсь перезвонить сегодня же.
Маккалеб хотел было попросить ее сделать анализ послания на ленте, но решил не зарываться. Кроме того, послание наверняка было включено в запрос для компьютера, составленный Джей Уинстон. Поэтому он поблагодарил Доран и уже собирался разъединиться, когда она спросила о его здоровье. Он ответил, что превосходно.
– Ты по-прежнему живешь на яхте?
– Не-а. Я теперь живу на острове. Но яхта осталась. А еще у меня есть жена и новорожденная дочь.
– Ух ты! Неужто это тот Терри Телеобед Маккалеб, которого я знала?
– Тот самый, точно.
– Ну что ж, похоже, ты наконец взялся за ум.
– Пожалуй.
– Тогда будь осторожен. Зачем ты снова в это полез?
Маккалеб ответил не сразу.
– Сам толком не знаю.
– Не морочь мне голову. Мы оба знаем зачем. Ладно, я посмотрю, что удастся наскрести, и перезвоню тебе.
– Спасибо, Брасс. Буду ждать.
Маккалеб вошел в капитанскую каюту и растолкал Бадди Локриджа. Приятель вскинулся, размахивая руками.
– Это я, я!
Прежде чем угомониться, Бадди заехал Маккалебу по уху книгой, которую читал перед сном.
– Что ты делаешь? – воскликнул Бадди.
– Пытаюсь разбудить тебя.
– Зачем? Сколько времени?
– Почти шесть. Я хочу переправиться на материк.
– Сейчас?
– Ага, сейчас. Так что вставай и помоги мне. Я займусь линями.
– Почему не подождать, пока станет светлее?
– Потому что у меня нет времени.
Когда Бадди потянулся и включил лампочку, приделанную к стене каюты прямо над передней спинкой койки, Маккалеб заметил, что книга, которую он читал, называется «Проволока в крови».
– У тебя, приятель, действительно в крови проволока. – Он потер ухо.
– Извини. Да и вообще, что ты так торопишься? Это то дело, да?
– Я буду наверху. Давай начнем.
Маккалеб вышел из каюты. Как он и ожидал, Бадди крикнул ему вслед:
– Тебе понадобится водитель?
– Нет, Бадди. Ты ведь знаешь, я уже пару лет вожу сам.
– Угу, но тебе, кореш, возможно, понадобится помощь.
– У меня все будет в порядке. Поторопись, Бад, я хочу попасть на берег.
Маккалеб взял ключ с крючка возле двери в салон и пошел на мостик, где включил радар. Воздух еще был прохладным, и первые лучики солнца только начинали пробиваться сквозь утренний туман. Двигатель завелся с полоборота: неделю назад Бадди водил яхту на капитальный ремонт в Марина-дель-Рей.
Маккалеб оставил двигатель на холостом ходу, а сам пошел на кормовой подзор. Отвязал кормовой линь, повел «Зодиак» вокруг борта и привязал лодку к линю от причального буя. Теперь яхта была свободна. Маккалеб вернулся в носовую кабину и посмотрел на мостик. Встрепанный со сна Бадди как раз садился на лоцманское место. Маккалеб знаком показал, что яхта свободна. Бадди толкнул рычаги вперед, и «Попутная волна» тронулась в путь. Маккалеб поднял с палубы восьмифутовый багор и отталкивал им буй от носа, пока яхта поворачивала на фарватер.
Он оставался в кабине, прислонившись спиной к поручню и наблюдая, как скользит прочь остров. Один раз он посмотрел на дом и увидел, что огонек на террасе по-прежнему горит. В это время семья обычно спала. Маккалеб подумал о промашке, которую только что сознательно совершил. Следовало бы вернуться в дом и рассказать Грасиеле о своих планах, попробовать объясниться. Но уйдет масса времени, а убедить ее он все равно не сможет. И Маккалеб решил просто уехать. Жене он позвонит уже с материка, а с последствиями своего решения будет разбираться потом.
Предрассветный ветерок холодил кожу на руках и шее. Маккалеб отвернулся от острова и посмотрел вперед – туда, где раскинулся невидимый еще Город. Туман и тьма будто скрывали нечто зловещее. Нос яхты разрезал гладкую и черно-синюю, как кожа марлина, воду. Маккалеб знал, что нужно подняться на мостик и помочь Бадди. Один из них будет управлять яхтой, а другой наблюдать за экраном радара, чтобы проложить безопасный курс до порта Лос-Анджелеса.
Очень жаль, мелькнула мысль, что радар не в силах проложить курс через окутывающий расследование туман неизвестности. Это совсем другой туман.
Мысли о попытках нащупать неведомый путь обратили его разум к делу, так глубоко его зацепившему.
Берегись Берегись Бог Видит.
Эти слова стали для Маккалеба своеобразной мантрой. Там, в клочковатом тумане, скрывается написавший их человек. Человек, который по меньшей мере один раз уже действовал в соответствии с ними и, вероятно, не остановится. Маккалеб собирался найти этого человека. Но, поступая так, в соответствии с чьими словами он будет действовать? Истинный ли Господь посылает его в путь?
Он вздрогнул, почувствовав прикосновение к плечу, и обернулся, едва не уронив багор за борт. Бадди.
– Иисусе, приятель!
– Ты в порядке?
– Был, пока ты не перепугал меня до смерти. Ты что творишь? Тебе следовало бы управлять яхтой.
Маккалеб глянул через плечо, чтобы убедиться, что портовая разметка осталась позади и они вышли в залив.
– Пойми, – сказал Бадди, – ты тут стоял с багром – ну прямо капитан Ахав. Я решил, что что-то не в порядке…
– Я думал. Ты против? И не подкрадывайся ко мне!.. Иди-ка за штурвал, Бадди. Я поднимусь через минуту. Кстати, проверь генератор – аккумуляторы можно бы и подзарядить.
Когда Бадди ушел, Маккалеб почувствовал, что сердце снова успокоилось. Он вышел из кабины и вставил багор в зажимы на палубе. Нагибаясь, почувствовал, как яхта поднимается и опускается, переваливаясь через трех– и четырехфутовые волны. Выпрямился и огляделся, высматривая источник волнения. Но не увидел ничего, словно по гладкой поверхности залива пронесся призрак.
Гарри Босх поднял портфель, точно шит, и, прикрываясь им, проложил дорогу через толпу репортеров и камер, собравшуюся у дверей зала суда.
– Пропустите, пожалуйста, пропустите.
Журналисты не двигались с места, пока он не отпихивал их с пути портфелем. В отчаянной давке они тянули магнитофоны и камеры к центру кучки людей, где вещал адвокат ответчика.
Наконец Босх добрался до двери, возле которой держал оборону полицейский. Коп узнал Босха и отодвинулся.
– Знаете, – сказал ему Босх, – и ведь так каждый день. Во время заседания этому типу обычно нечего сказать, зато за дверями он соловьем заливается.
Босх проследовал по центральному проходу к столу обвинения. Он пришел первым. Подтянул стул и сел. Открыл на столе портфель, вытащил тяжелую синюю папку и положил перед собой. Потом закрыл портфель и поставил на пол рядом со стулом.
В зале суда было тихо и почти пусто, только секретарь и судебный репортер готовились к заседанию. Босх любил это время. Затишье перед бурей. А буря грянет обязательно, это он знал наверняка. Босх кивнул сам себе. Он был готов, готов к новой схватке с дьяволом. В этом его предназначение, он живет ради таких моментов. Моментов, которые следовало бы смаковать и помнить, но которые всегда вызывали ощущение удара под дых.
Раздался громкий звук, открылась боковая дверь. Двое полицейских ввели мужчину. Тот был молод и каким-то образом ухитрился сохранить загар, несмотря на три месяца, проведенные в тюрьме. На прекрасный синий костюм, несомненно, ушло бы недельное жалованье людей, стоящих по бокам от подсудимого. Элемент дисгармонии вносила поясная цепь, к которой были прикованы его руки. В одной руке мужчина сжимал альбом для рисования. В другой держал черный фломастер – единственный пишущий инструмент, разрешенный в заключении.
Мужчину подвели к столу защиты. Пока с него снимали наручники и цепь, он улыбался и смотрел прямо перед собой. Полицейский положил руку ему на плечо и надавил, заставив сесть. Потом полицейские отступили и заняли места у него за спиной.
Мужчина тут же подался вперед, открыл альбом и заработал фломастером. Босх наблюдал. Фломастер яростно скрипел по бумаге.
– Мне не дают угля, Босх. Какую опасность может представлять кусок угля?
Он сказал это, не глядя на Босха. Детектив не ответил.
– Такие мелочи мне докучают больше всего, – продолжил мужчина.
– Привыкай, – отозвался Босх.
Мужчина засмеялся, по-прежнему не глядя на Босха.
– Знаешь, я почему-то знал, что так ты и скажешь.
Босх молчал.
– Видишь, Босх, ты так предсказуем. Как и все вы.
Открылась задняя дверь зала суда, и Босх отвернулся от обвиняемого.
Начинается.
К тому времени как Маккалеб добрался до Фермерского рынка, он опаздывал на встречу с Джей Уинстон уже на полчаса. Переправа на материк заняла полтора часа, и, едва пришвартовавшись в Кабрийо, Маккалеб сразу же позвонил. Они договорились встретиться в «Дюпаре», но потом оказалось, что в «чероки» сдох аккумулятор, потому что машиной не пользовались две недели. Пришлось прибегнуть к помощи Бадди и его старого «тауруса».
Маккалеб вошел в расположенный на углу рынка ресторан, но Уинстон там не увидел. Оставалось надеяться, что она не ушла. Он выбрал свободную кабинку, что обеспечивало максимум уединения, и сел. Заглядывать в меню не требовалось. Они выбрали для встречи Фермерский рынок, потому что недалеко находилась квартира Эдварда Ганна, а еще потому, что Маккалеб хотел позавтракать в «Дюпаре». Он признался Уинстон, что больше всего на острове ему не хватало здешних оладий.
Они с Грасиелой и детьми раз в месяц ездили в Город покупать одежду и припасы, недоступные на Каталине, и часто ели в «Дюпаре». Не важно, был ли то завтрак, ленч или обед, Маккалеб всегда заказывал оладьи. Реймонд тоже. Но мальчик предпочитал с сиропом из бойзеновых ягод , тогда как Маккалеб – с традиционным кленовым.
Маккалеб сказал официантке, что ждет приятельницу, заказал апельсиновый сок и стакан воды.
Ему принесли два стакана. Он открыл кожаную сумку и достал пластиковую коробочку с пилюлями. Маккалеб держал на лодке недельный запас таблеток и еще на пару дней – в отделении для перчаток в «чероки». Коробочку он приготовил сразу, как причалил. Запивая попеременно то апельсиновым соком, то водой, Маккалеб принял двадцать семь таблеток, составлявших утреннюю дозу. Он знал их все по форме, цвету и вкусу: прилосек, имуран, дигоксин… Методично подбирая одну за другой, Маккалеб заметил, что за ним, удивленно подняв брови, наблюдает женщина из соседней кабинки.
Это уже пожизненно. Таблетки для него так же неотвратимы, как смерть и налоги. С годами что-то изменится: от каких-то придется отказаться, добавятся новые, – но Маккалеб знал, что до конца жизни будет глотать таблетки и смывать их мерзкий вкус апельсиновым соком.
– Я смотрю, ты заказал без меня.
Он поднял глаза от оставшихся трех таблеток циклоспорина. Джей Уинстон уселась напротив.
– Прости, я сильно опоздала. Движение на десятом просто жуткое.
– Все в порядке. Я тоже опоздал. Сдох аккумулятор.
– И сколько ты принимаешь?
– Пятьдесят четыре в день.
– Невероятно.
– Пришлось превратить в аптечку шкаф в прихожей. Целиком.
– Ну, по крайней мере ты все еще здесь.
Она улыбнулась, и Маккалеб кивнул. К столу подошла официантка с меню для Уинстон.
– Я возьму то же, что и он.
Маккалеб заказал большую порцию оладий с растопленным маслом и сказал официантке, что они возьмут одну порцию хорошо прожаренного бекона на двоих.
– Кофе? – спросила официантка.
Вид у нее был такой, словно она принимает уже миллионный заказ на оладьи.
– Да, пожалуйста, – ответила Уинстон. – Черный.
Маккалеб сказал, что его устраивает апельсиновый сок. Когда они остались одни, Маккалеб посмотрел на Уинстон через столик:
– Итак, ты поймала управляющего?
– Он ждет нас в половине одиннадцатого. Квартира еще свободна, но ее убрали. После того как мы разрешили это, приехала сестра жертвы, пошарила в его вещах и забрала все, что хотела.
– Да, чего-то такого я и опасался.
– По мнению управляющего, она взяла немного… да у бедолаги ничего и не было.
– Как насчет совы?
– Он сову не помнит. Откровенно говоря, я тоже не помнила, пока ты не упомянул о ней утром.
– Просто предчувствие. Мне бы хотелось взглянуть на нее.
– Что ж, увидим, там ли она еще. А что еще ты хочешь сделать? Надеюсь, ты перебрался сюда не только для того, чтобы взглянуть на квартиру убитого.
– Я думал поговорить с сестрой. И может быть, с Гарри Босхом.
Уинстон молчала, но по ее виду было ясно, что она ждет объяснений.
– Чтобы составить психологический портрет неизвестного человека, важно знать жертву. Режим дня, личные свойства – все. Да ты сама знаешь. Сестра и в меньшей степени Босх могут помочь в этом.
– Терри, я просила тебя только взглянуть на бумаги и запись. Я уже начинаю чувствовать себя виноватой.
Маккалеб замолчал, когда официантка принесла кофе для Уинстон и два стеклянных кувшинчика – с бойзеновым и кленовым сиропами. Дождавшись ее ухода, он заговорил:
– Ты знала, что меня зацепит, Джей. «Берегись, берегись, Бог видит»? Я хочу сказать, не надо. Ты же не думала, что я просто посмотрю все и продиктую по телефону отчет? Кроме того, я не жалуюсь. Я сам решил действовать. Если чувствуешь себя виноватой, можешь заплатить за оладьи.
– А что сказала твоя жена?
– Ничего. Она знает, что мне надо кое-что сделать. Я позвонил ей уже с материка. В любом случае было слишком поздно что-то говорить. Она просто попросила купить пакет зеленых тамалей в ресторане «Эль-Чоло», когда соберусь обратно. Их продают замороженными.
Принесли оладьи. Маккалеб вежливо предложил Уинстон выбрать сироп первой, но она вилкой возила оладьи по тарелке, и он не выдержал: залил все кленовым сиропом и начал есть. Официантка принесла чек. Уинстон быстро схватила его.
– Шериф заплатит.
– Поблагодари его.
– Я не понимаю, чего ты ожидаешь от Гарри Босха. Он сказал мне, что за шесть лет после дела проститутки встречался с Ганном всего несколько раз.
– Когда это было? В тот день, когда его забирали в последний раз?
Уинстон кивнула, поливая оладьи бойзеновым сиропом.
– Выходит, они виделись вечером накануне убийства. В твоих материалах я ничего не нашел.
– Я не записала. Все равно там ничего не было. Дежурный сержант позвонил Босху и сказал, что Ганн попал в вытрезвитель за вождение в нетрезвом виде.
Маккалеб кивнул.
– И он приехал поглядеть на него. Вот и все. По его словам, они даже не говорили, потому что Ганн слишком нажрался.
– Ну… я все равно хочу встретиться с Гарри. Мы как-то работали вместе. Хороший коп. С интуицией, наблюдательный. Возможно, он знает что-то полезное для меня.
– Ладно, будем надеяться, что встреча состоится.
– Ты о чем?
– А ты не знаешь? Он представляет обвинение на процессе Дэвида Стори. В Ван-Нуйсе. Ты что, не смотришь новости?
– Вот черт, я и забыл! Кажется, его имя упоминалось в газетах, когда Стори взяли. Это было… когда, в октябре? И уже суд?
– Да, уже. Никаких проволочек, а предварительные слушания не нужны, потому что они прошли большое жюри. Отбор присяжных начался сразу после первого. Недавно я слышала, что список готов, так что начнут, вероятно, на этой неделе. Может быть, даже сегодня.
– Ага. Босху повезло. Он, наверное, просто счастлив.
– Ты не хочешь, чтобы я с ним говорил?
Уинстон пожала плечами:
– Вовсе нет. Делай что угодно. Я просто не думала, что ты будешь сам столько бегать. Я могу поговорить с капитаном насчет вознаграждения за консультационные услуги, но…
– Не беспокойся. Шериф оплачивает завтрак. Этого достаточно.
– Не похоже.
Маккалеб не сказал ей, что будет работать бесплатно просто ради того, чтобы на несколько дней вернуться к жизни. А еще не упомянул, что в любом случае не смог бы взять у нее деньги. Получив какой-либо официальный заработок, он потерял бы право на медицинскую помощь от штата, оплачивающего его пятьдесят четыре таблетки в день. Таблетки были такие дорогие, что, если бы пришлось платить за них самому, он бы обанкротился за полгода. Или должен был бы иметь зарплату, выраженную шестизначным числом. Такова отвратительная изнанка спасшего его медицинского чуда. Он получил второй шанс в жизни, пытаясь заработать на жизнь. Вот почему их туристический бизнес был оформлен на Бадди Локриджа. Формально Маккалеб числился неоплачиваемым палубным матросом. Бадди просто арендовал яхту у Грасиелы; арендная плата составляла шестьдесят процентов всех поступлений от туристов после оплаты расходов.
– Как тебе оладьи? – спросил он Уинстон.
– Замечательно.
– Чертовски верно.
Апартаменты «Гранд-Ройял» оказались двухэтажной уродиной, разрушающейся коробкой в ошметках штукатурки. Их претензии на стиль начинались и заканчивались модным дизайном прибитых над входом букв названия. Улицы Западного Голливуда и других относительно равнинных районов буквально заросли такими коробками с квартирами повышенной вместимости, вытеснившими в пятидесятые – шестидесятые одноэтажные коттеджи. Они заменили настоящий стиль фальшивыми декоративными завитушками и названиями, отражающими суть с точностью до наоборот.
Маккалеб и Уинстон вошли в квартиру на втором этаже, принадлежавшую Эдварду Ганну, вместе с управляющим домом, человеком по фамилии Роршак. Если бы не знал, куда смотреть, Маккалеб не заметил бы того, что осталось от пятна крови на ковре, где умер Ганн. Ковер менять не стали – просто почистили. Виднелся лишь слабый светло-коричневый след, который следующий арендатор, возможно, примет за остатки пролитого кофе.
Квартиру убрали и приготовили для сдачи в аренду. Но мебель осталась прежней. Маккалеб узнал ее по видеозаписи.
Он посмотрел на застекленный шкафчик. Пусто. Пластмассовая сова отсутствовала. Маккалеб посмотрел на Уинстон.
– Ее нет.
Уинстон повернулась к управляющему:
– Мистер Роршак, на том шкафчике сидела сова. Мы считаем, что это важно. Вы уверены, что не знаете, что с ней случилось?
Роршак развел руками:
– Нет, не знаю. Вы уже спрашивали, и я подумал: «Я не помню никакой совы». Но если вы так говорите…
Он пожал плечами и выпятил подбородок, потом кивнул, словно неохотно соглашаясь, что сова на застекленном шкафчике была.
Маккалеб истолковал его язык тела и слова как классические манеры лжеца. Отрицай существование украденного предмета – и кражи вроде как не было. Видимо, Уинстон это тоже уловила.
– Джей, у тебя есть телефон? Можешь позвонить сестре и перепроверить?
– Я все еще жду, пока округ купит мне телефон.
Маккалебу не хотелось занимать телефон на случай, если перезвонит Брасс Доран, но он положил кожаную сумку на мягкий диван, отыскал телефон и подал ей.
Уинстон пришлось вынуть из портфеля блокнот и найти там номер сестры Ганна. Пока она звонила, Маккалеб медленно обходил квартиру, все разглядывая и пытаясь уловить резонанс этого места. В столовой он остановился перед круглым деревянным столом, вокруг которого стояли четыре стула с прямыми спинками. В отчете об изучении места преступления говорилось, что на трех стульях было множество смазанных, неполных и полных отпечатков пальцев – все принадлежали жертве, Эдварду Ганну. На четвертом же стуле отпечатков не было вообще – ни смазанных, ни четких. Стул аккуратно вытерли. Скорее всего это сделал убийца после того, как для чего-то брал стул.
Маккалеб сориентировался и подошел к нужному стулу. Осторожно, чтобы не коснуться спинки, поддел его рукой под сиденье и отнес к шкафчику. Поставил посередине и залез на сиденье. Поднял руки, словно ставя что-то наверх. Стул зашатался на неровных ножках, и Маккалеб инстинктивно протянул руку к верхнему краю шкафчика, чтобы удержаться. И тут его осенило. Не успев ухватиться за шкаф, он просунул руку сквозь раму одной из стеклянных дверок шкафа.
– Осторожно, Терри.
Он посмотрел вниз. Рядом стояла Уинстон. В руке телефон.
– Конечно. Так птица у нее?
– Нет, она даже не знает, о чем я толкую.
Маккалеб приподнялся на носки и осмотрел верх шкафа.
– Она сказала тебе, что забрала?
– Только кое-какую одежду и старые детские фотографии. Больше ей ничего не нужно.
Маккалеб кивнул, по-прежнему разглядывая верх шкафа, покрытый толстым слоем пыли.
– Ты сказала, что я подъеду поговорить с ней?
– Забыла. Я могу перезвонить.
– Джей, у тебя есть фонарик?
Она порылась в сумочке и подала ему маленький фонарик-карандаш. Маккалеб включил его и поднес к верху шкафа под пологим углом. На свету пыль на поверхности стала видна отчетливее, и теперь он увидел восьмиугольный отпечаток, оставленный чем-то поставленным на шкаф поверх пыли. Подставкой совы.
Он посветил еще, потом выключил фонарик и слез со стула. Вернул фонарик Джей.
– Спасибо. Возможно, тебе стоит подумать о том, чтобы снова вызвать сюда спецов по следам.
– Зачем? Ведь совы там нет?
Маккалеб бросил взгляд на Роршака.
– Угу, нет. Но тот, кто поставил ее туда, воспользовался этим стулом. Когда стул зашатался, ему пришлось за что-то ухватиться.
Он вытащил из кармана ручку, потянулся вверх и постучал по стенке шкафа рядом с местом, где в пыли увидел отпечатки.
– Здесь довольно пыльно, но отпечатки могут быть.
– А что, если этот кто-то забирал сову?
Отвечая, Маккалеб многозначительно посмотрел на Роршака.
– То же самое. Могут быть отпечатки.
Роршак отвел глаза.
– Можно еще раз воспользоваться телефоном?
Пока Уинстон вызывала специалистов, Маккалеб вытащил стул в центр гостиной и поставил в нескольких футах от пятна крови. Потом сел и оглядел комнату. При такой конфигурации сова смотрела бы не только на жертву, но и на убийцу. Какой-то инстинкт говорил Маккалебу, что этого и хотел убийца. Он посмотрел на пятно крови и вообразил, что смотрит на Эдварда Ганна, борющегося за жизнь и медленно проигрывающего битву. Ведро, подумал он. Соответствует все, кроме ведра. Убийца подготовил сцену, однако спектакль смотреть не смог. Ему понадобилось ведро, чтобы не видеть лица жертвы. Это беспокоило Маккалеба, потому что не соответствовало общей картине.
Подошла Уинстон и подала ему телефон.
– Одна бригада как раз заканчивает со взломом в Кингсе. Они будут здесь через пятнадцать минут.
– Повезло.
– Очень. Что ты делаешь?
– Просто думаю. Мне кажется, он сидел здесь и наблюдал, но потом не выдержал. Ударил жертву по голове, чтобы, возможно, поторопить смерть. Затем взял ведро и надел на голову, чтобы не видеть.
Уинстон кивнула.
– Откуда ведро? В деле ничего не…
– Мы полагаем, что оно из-под раковины на кухне. На полке есть влажный круг, соответствующий дну ведра. Курт написал об этом в дополнении. Наверное, забыл вложить в папку.
Маккалеб кивнул и встал.
– Будешь ждать своих спецов, верно?
– Да, они должны скоро подъехать.
– Я хочу пройтись.
Он направился к открытой двери.
– Я пойду с вами, – сказал Роршак.
Маккалеб обернулся.
– Нет, мистер Роршак, оставайтесь с детективом Уинстон. Нам нужен независимый свидетель для наблюдения затем, что мы делаем в квартире.
Он бросил взгляд через плечо Роршака на Уинстон. Она подмигнула, намекая, что поняла его липовую отговорку и подыграет.
– Да, мистер Роршак. Пожалуйста, останьтесь здесь, если не возражаете.
Роршак снова пожал плечами и поднял руки.
Маккалеб спустился по лестнице во внутренний двор здания. Обошел его, рассматривая плоскую крышу. Сову он нигде не увидел, повернулся и вышел через холл на улицу.
На другой стороне Суицер-авеню стоял Бракстон-Армз, трехэтажный дом в форме буквы «L». Маккалеб перешел через улицу к шестифутовым воротам. Скорее декорация, чем препятствие. Маккалеб снял ветровку, сложил и засунул между двумя прутьями ворот. Потом поставил ногу на ручку ворот, примерился и перелез. Спрыгнул с другой стороны и огляделся, чтобы проверить, не смотрит ли кто на него. Все было тихо.
Он взял ветровку, поднялся на третий этаж и прошел по коридору к фасадной стороне здания. От подъема на ворота, а потом и по лестнице он громко и надсадно дышал. Добравшись до фасада, положил руки на ограду и какое-то время стоял, наклонившись вперед, пока не отдышался. Потом посмотрел через улицу на плоскую крышу дома, где жил Эдвард Ганн. И снова не увидел пластмассовой совы.
«Семь смертных грехов и Четыре последние вещи»
Иероним Босх (ок. 1460 -1516)
Семь смертных грехов" - одна из самых ранних известных работ Босха. Она имеет ярко выраженный нравоучительный характер с элементами иронии и сатиры.
Иероним Босх.Семь смертных грехов и Четыре последние вещи, 1475-1480
Доска, масло. 120×150 см.Прадо, Мадрид
Эта работа обладает довольно усложненной структурой: пять разного диаметра окружностей на темном фоне. Предполагают, что это крышка стола - столешница, расписанная мастером. Обычай расписывать столы был тогда достаточно распространен. Такой работой не гнушались и именитые художники. Мы знаем, например, что самым ранним дошедшим до нас произведением великого немца Ганса Гольбейна Младшего была как раз расписная крышка стола, очень поврежденная, но сохранившаяся.
Именно эта работа Босха висела в личных покоях испанского короля Филиппа II. Она находилась между его кабинетом и спальней, так что, проходя из комнаты в комнату по нескольку раз в день, монарх мог созерцать символы человеческих грехов и размышлять о греховной природе человека.
Это одно из наиболее ясных и нравоучительных произведений Босха снабжено подробными, разъясняющими смысл изображенного цитатами из Ветхого Завета из книги "Второзаконие".
Начертанные на развевающихся свитках слова:
сверху:
"Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла
"О, если бы они рассудили, подумали о сем, уразумели, что с ними будет!"(Вт.32:28-29);
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (top inscription).
Снизу:
"Сокрою лице Мое от них и увижу, какой будет конец их; ибо они род развращенный; дети, в которых нет верности. (Вт.32:20)
определяют тему этого произведения.
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (bottom inscription).
В центре – нечто вроде всевидящего ока. В середине – подобие зрачка, в котором по бедра изображен Христос, стоящий в саркофаге. Христос все видит, он в центре мира, он в центре этого условно изображенного глаза.
Ниже надпись: "Берегись, берегись, Бог видит всё".
Иисус Христос
Table of the Mortal Sins .
Это не собственно глаз, но явный намек на него. Всевидящее око зрит все, но оно по неисповедимым, непонятным для нас причинам, не вмешивается в ход вещей. Муки Христа - зарок человечества - оказываются едва ли не напрасными. Он указывает на свою рану в боку, он в очередной раз взывает к людям, но это воззвание оказывается почти никем не услышанным.
Широкая полоса, идущая вокруг этого квази-зрачка напоминает радужную оболочку. Круг расчерчен лучами, которые в то же время несколько напоминают рисунок радужки.
И, наконец, на внешней, самой широкой полосе изображены семь сцен, которые символизируют семь смертных грехов. Каждый грех обозначен надписью и трактован художником в виде жанровой сценки.
Таким образом, Босх создает обобщенную картину человечества, погрязшего в грехах. Интересно обратить внимание вот на что: мы традиционно говорим о семи грехах, хотя строго говоря, это ведь не грехи, как поступки - кража, убийство или другие греховные деяния человека. Семь смертных грехов в католической традиции – это, скорее, семь свойств человека, семь черт его характера, которые приводят к этим преступлениям и проступкам. Семи грехам традиционно, как вы знаете, противостоят семь добродетелей. Три религиозные христианские добродетели четыре мирские. Босх, изображая грехи, не обращается к отвлеченным образам. У Босха это сценки, довольно жизненные по смыслу, но гротесковые, окарикатуренные по манере изображения.
Дальше следует надпись - представлениe семи смертных грехов, способных погубить душу, с их латинскими названиями:
У Иеронима Босха, если "читать",согласно композиции, от "шести часов" против часовой стрелки:
ГНЕВ,ТЩЕСЛАВИЕ(гордыня),СЛАДОСТРАСТИЕ(похоть),ЛЕНЬ, ЧРЕВОУГОДИЕ,АЛЧНОСТЬ(жадность), ЗАВИСТЬ.
Художник находит для каждого из них понятный, жизненный пример, показанный с насмешкой.
Гнев
Table of the Mortal Sins .
1. Прямо перед Вами сцена ревности, драка, изображающая ГНЕВ.
На зелёной лужайке перед гостиницей - драка. Человек в необычном, для того времени, головном уборе, бросив плащ, накинулся на женщину. Второй (возможно, соперник) - одел на голову стол, как шлем, тоже вынул нож и приготовился вступиться за неё.
Перевёрнутый стол, шляпа на полу, кувшин в руках у женщины говорят, что это люди изрядно выпили, и это не начало ссоры.
Гордыня
Table of the Mortal Sins .
2. Здесь видим сцену показывающую ГОРДЫНЮ Женщина любуется собой, глядя в зеркало, педлагаемое демоном. Зеркало часто используется Босхом, чтобы показать гордыню, тщеславие, которые внушает демон.
Похоть
Table of the Mortal Sins .
3. В центре - сцена, показываюшая СЛАДОСТРАСТИЕ, ПОХОТЬ. В палатке - две влюблённые пары, занятые прелюдией к полному выражению страсти. Их развлекают клоуны, рядом музыкальные инструменты.
Со времен раннего христианства отцы церкви всячески поносили "непристойные пляски и телодвижения", "низкие и бесстыдные песни" праздношатающихся потешников. Они клеймили бродячих актеров и актрис как "детей сатаны" и "вавилонских блудниц" - людей безнравственных, распущенных, возбуждаемых "демоном блуда". В связи с безнравственной музыкой бичевал разврат и Иероним Босх, который возводил в абсолют греховность земного существования. На его картинах музыкальные инструменты - символ похоти.
(нам, сегодняшним, трудно это понять)
Уныние
Table of the Mortal Sins
4. ЛЕНЬ(уныние)
Женщина, пришедшая к священнику(или монахиня), пытается призвать его выполнять свои обязанности, о которых он забыл(то ли уснув, то ли предавшись мечтам)
Обжорство
Table of the Mortal Sins .
5. О ЧРЕВОУГОДИИ, ненасытности говорит сцена. Взъерошенный, полный человек ест и не может насытиться. Ребёнок просящий есть, худой человек, которого не приглашают к столу, бедная обстановка комнаты говорят: ненасытность приводит к бедности и эгоизму.
Алчность
Table of the Mortal Sins .
6. Шестой смертельный грех - АЛЧНОСТЬ,ЖАДНОСТЬ. Босх показывает в виде помощника шерифа, решение которого зависит от взятки.
Зависть
Table of the Mortal Sins .
7. ЗАВИСТЬ изображается пожилой парой, завистливо глядящей на соседа с редкой и дорогой птичкой. А другой прохожий с завистью смотрит на другую "птичку" - их дочь,красавицу и помощницу, о ценности которой родители позабыли.
Собаки выражают фламандскую пословицу: "Две собаки с одной костью редко договариваются ".
Художник напоминает людям, погруженным в каждодневную суету привычных, будничных грехов, повторяющихся снова и снова, что за злом неотступно следует воздаяние.
Четыре угла картины украшены сценами "четырех последних вещей" (по выражению проповедников того времени) :
Смерть, Страшный суд, Ад и Небесные врата
Смерть
Table of the Mortal Sins .
Смертное ложе (верх, левый угол)
Лежит истощенный человек. Последние минуты жизни, смерть уже рядом. Его окружают монахи и врач.
Под внимательным взглядом ангела-хранителя, монах молится о спасении души умирающего. Но, как в большинстве работ Босха, зло всегда рядом - подобный обезьяне, демон примостился рядом с ангелом.
Страшный суд
Table of the Mortal Sins .
Страшный суд (верх, правый угол)
Четыре тубящих ангела возвещают о начале Страшного суда. Христос сидит на прозрачном шаре, по обе стороны от него - избранные праведники. Внизу умоляющие о прощении проклятые грешники, которые тонут, отправляясь в Ад.
Ад
Table of the Mortal Sins
Ад (низ, левый угол)
Ад является самым поразительным из четырех сцен. Здесь показаны различные наказания, соответствующие семи смертным грехам.
Cлевa - пара в кровати, покрытая красным (символ прелюбодеяния).
Вокруг - множество демонов, готовящихся к пыткам.
В центре фигура, которую пытает демон в костюме монахини.
Следующая - лежит на каменной плите, готовая к расчленению.
Внизу - пару, (похожую на Адама и Еву), пытают и угрожет демон, несущий сферу.
Рай
Table of the Mortal Sins .
Небесные врата(низ, правый угол)
Небесные врата... У входа Св Пётр и небесное трио ангелов приветствует новых граждане Города Бога, которые появляются в воротах голыми, как новорожденные малыши.
Даже здесь, у входа, притаился демон, надеясь сбить с пути праведную душу(слева, внизу). Но зоркий Архангел в красном плаще - на страже.
Христос с открытой книгой(в центре круга), сообщает решение Бога. Вокруг Дева Мария, апостолы и четыре коленопреклонённых ангела.
Справа - те, кто принимает прибывших и проводит их в Рай.
Предположительно эта картина относится к раннему периоду творчества Босха. Её также называют «столешницей» по её функциональному предназначению, которое она, впрочем, никогда не выполняла. Сюжет картины настраивает зрителя на религиозные размышления. Уже около трёхсот лет картина висит в Эскориале, где её когда-то в своей спальне повесил испанский король Филипп II. С тех пор картина покидала Эскориал лишь один раз: во время гражданской войны в Испании - из соображений безопасности она была передана на временное хранение в Прадо.
Центральная часть, состоящая из четырёх концентрических кругов, символизирует Всевидящее Око Божье, в зрачке которого воскресший Христос показывает свои раны. Во втором круге видна латинская надпись Cave, cave, Deus videt - «Бойся, бойся, ибо Господь всё видит». Третий круг изображает лучи, похожие на солнечные, а четвёртый, в сегментах, - семь смертных грехов.
Под изображением каждого из семи смертных грехов дано его латинское название.
Эти надписи можно счесть лишними - нет надобности пояснять, что человек, жадно пожирающий всё, что ставит на стол хозяйка, совершает грех чревоугодия, а упитанный господин, дремлющий у камелька, - грех лени; именно в этом его упрекает входящая в комнату женщина с чётками в руках. Любострастие воплощают несколько влюблённых пар, гордыню - дама, любующаяся своим отражением в зеркале, которое держит перед ней дьявол, принявший обличье горничной в невероятном чепце.
Подобные же жанровые сценки иллюстрируют гнев (двое мужчин дерутся у дверей таверны), алчность (судья берет взятку), зависть (проигравший истец злобно взирает на своего удачливого соперника). Жанрово-аллегорические сценки, полные грубоватого юмора, написаны в детализованной живописной манере старых голландцев. Изображения семи смертных грехов расположены по кругу, что обозначает постоянство их присутствия. Босх включил их в радужную оболочку глаза Бога и таким образом сделал предостережением тем, кто думает, что избежит последующей кары.
Четыре круглых изображения по углам (тондо), называемые «четыре последние вещи», дополняют картину: они изображают смерть, Страшный суд, Рай и Ад. Начертанные на развевающихся свитках слова: «Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла»(Второзаконие 32:28) и «Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их»(Второзаконие 32:20)
Ерун Антонисон ван Акен или Иероним Босх. Известный нидерландский художник эпохи Северного Возрождения.
До наших дней сохранились 25 картин и 8 рисунков этого живописца. Наиболее известная картина - «Семь смертных грехов и Четыре последние вещи».
Подобно Данте Алигьери из «Божественной комедии», который спустился в Чистилище и познал все его круги, Иероним Босх воссоздал на своем полотне грехи человека, согласно религиозным канонам своего времени. Картина написана излюбленной техникой художника – алла прима, когда первые мазки масляной краски создают окончательную фактуру полотна.
«Семь смертных грехов» - уникальный шедевр художника. Имея форму своеобразной «столешницы» (хотя ею никогда не являлась), написанная для демонстрации человеку его греховной природы и философского назидания, картина производит неизгладимое впечатление.
На темном фоне полотна нарисована многоструктурная композиция из пяти окружностей разного диаметра. В самом центре расположено подобие всевидящего ока, внутри которого находится Иисус Христос, наблюдающий за всеми событиями в этом мире и замечая все греховные деяния человека. Вокруг Иисуса, против часовой стрелки, как изначально задумал автор, изображены жанровые сценки, написанные в детализированной манере старой голландской школы живописи.
Каждая сценка наглядно демонстрирует все человеческие пороки:
- гнев – изображен в виде драки двух мужчин и женщины, которые изрядно выпили перед этим; гордыню – женщина, жадно всматривающаяся в зеркало, служившее излюбленной аллегорической демонстрацией Босха тщеславию и гордыне, т. к. оно считалось инструментом дьявола; похоть – две влюбленные парочки, охваченные страстью; лень – невыполнение своих обязанностей священником, к которому на исповедь пришла прихожанка; чревоугодие – толстый человек, который пожирает все, что есть на столе и никак не может насытиться; алчность – подкуп судьи, от решения которого зависит судьба человека; зависть – выражена в косых взглядах пожилых супругов на своего соседа, который сделал дорогую покупку).
Внизу каждого изображения имеется надпись на латинице или цитата из Ветхого Завета (например, под оком Господа написано Cave, cave, Deusvidet – «Бойся, ибо Господь все замечает»).
По четырем углам картины расположены четыре окружности одинакового размера (так называемые тондо), которые дополняют смысл картины, демонстрируя итоги человеческой жизни – смерть (умирающий человек в окружении священников, в изголовье которого стоит сама госпожа Смерть, Ангел и демон);
Страшный Суд (апостолы, души ждущие справедливого суда и ангелы с иерихонскими трубами);
Ад (очень реалистичное изображение грешников, кипящих котлов, пыток и чертей) и Рай (апостол Петр открывает врата перед праведниками, Всевышний на троне и святые).
Почти все картины Иеронима Босха пронизаны ироничным сарказмом над тщетностью человеческого бытия, но картина «Семь смертных грехов» заставляет задуматься и переосмыслить свою жизнь, чтобы сделать ее чище и духовнее.
«Семь смертных грехов и Четыре последние вещи»
Иероним Босх (ок. 1460 -1516)
Семь смертных грехов" — одна из самых ранних известных работ Босха. Она имеет ярко выраженный нравоучительный характер с элементами иронии и сатиры.
Иероним Босх.Семь смертных грехов и Четыре последние вещи, 1475—1480
Доска, масло. 120×150 см.Прадо, Мадрид
Эта работа обладает довольно усложненной структурой: пять разного диаметра окружностей на темном фоне. Предполагают, что это крышка стола - столешница, расписанная мастером. Обычай расписывать столы был тогда достаточно распространен. Такой работой не гнушались и именитые художники. Мы знаем, например, что самым ранним дошедшим до нас произведением великого немца Ганса Гольбейна Младшего была как раз расписная крышка стола, очень поврежденная, но сохранившаяся.
Именно эта работа Босха висела в личных покоях испанского короля Филиппа II. Она находилась между его кабинетом и спальней, так что, проходя из комнаты в комнату по нескольку раз в день, монарх мог созерцать символы человеческих грехов и размышлять о греховной природе человека.
Это одно из наиболее ясных и нравоучительных произведений Босха снабжено подробными, разъясняющими смысл изображенного цитатами из Ветхого Завета из книги "Второзаконие".
Начертанные на развевающихся свитках слова:
сверху:
"Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла
"О, если бы они рассудили, подумали о сем, уразумели, что с ними будет!"(Вт.32:28-29);
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (top inscription).
снизу:"Сокрою лице Мое от них и увижу, какой будет конец их; ибо они род развращенный; дети, в которых нет верности".
(Вт.32:20) определяют тему этого произведения.
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (bottom inscription).
В центре - нечто вроде всевидящего ока. В середине - подобие зрачка, в котором по бедра изображен Христос, стоящий в саркофаге. Христос все видит, он в центре мира, он в центре этого условно изображенного глаза.
Ниже надпись: "Берегись, берегись, Бог видит всё".
Иисус Христос
Table of the Mortal Sins .
Это не собственно глаз, но явный намек на него. Всевидящее око зрит все, но оно по неисповедимым, непонятным для нас причинам, не вмешивается в ход вещей. Муки Христа - зарок человечества - оказываются едва ли не напрасными. Он указывает на свою рану в боку, он в очередной раз взывает к людям, но это воззвание оказывается почти никем не услышанным.
Широкая полоса, идущая вокруг этого квази-зрачка напоминает радужную оболочку. Круг расчерчен лучами, которые в то же время несколько напоминают рисунок радужки.
И, наконец, на внешней, самой широкой полосе изображены семь сцен, которые символизируют семь смертных грехов. Каждый грех обозначен надписью и трактован художником в виде жанровой сценки.
Таким образом, Босх создает обобщенную картину человечества, погрязшего в грехах. Интересно обратить внимание вот на что: мы традиционно говорим о семи грехах, хотя строго говоря, это ведь не грехи, как поступки - кража, убийство или другие греховные деяния человека. Семь смертных грехов в католической традиции - это, скорее, семь свойств человека, семь черт его характера, которые приводят к этим преступлениям и проступкам. Семи грехам традиционно, как вы знаете, противостоят семь добродетелей. Три религиозные христианские добродетели четыре мирские. Босх, изображая грехи, не обращается к отвлеченным образам. У Босха это сценки, довольно жизненные по смыслу, но гротесковые, окарикатуренные по манере изображения.
Дальше следует надпись - представлениe семи смертных грехов, способных погубить душу, с их латинскими названиями:
У Иеронима Босха, если "читать",согласно композиции, от "шести часов" против часовой стрелки:
ГНЕВ,ТЩЕСЛАВИЕ(гордыня),СЛАДОСТРАСТИЕ(по хоть),ЛЕНЬ, ЧРЕВОУГОДИЕ,АЛЧНОСТЬ(жадность), ЗАВИСТЬ.
Художник находит для каждого из них понятный, жизненный пример, показанный с насмешкой.
Гнев
Table of the Mortal Sins .
1. Прямо перед Вами сцена ревности, драка, изображающая ГНЕВ.
На зелёной лужайке перед гостиницей — драка. Человек в необычном, для того времени, головном уборе, бросив плащ, накинулся на женщину. Второй (возможно, соперник) - одел на голову стол, как шлем, тоже вынул нож и приготовился вступиться за неё.
Перевёрнутый стол, шляпа на полу, кувшин в руках у женщины говорят, что это люди изрядно выпили, и это не начало ссоры.
Гордыня
Table of the Mortal Sins .
2. Здесь видим сцену показывающую ГОРДЫНЮ Женщина любуется собой, глядя в зеркало, педлагаемое демоном. Зеркало часто используется Босхом, чтобы показать гордыню, тщеславие, которые внушает демон.
Похоть
Table of the Mortal Sins .
3. В центре — сцена, показываюшая СЛАДОСТРАСТИЕ, ПОХОТЬ. В палатке — две влюблённые пары, занятые прелюдией к полному выражению страсти. Их развлекают клоуны, рядом музыкальные инструменты.
Со времен раннего христианства отцы церкви всячески поносили "непристойные пляски и телодвижения", "низкие и бесстыдные песни" праздношатающихся потешников. Они клеймили бродячих актеров и актрис как "детей сатаны" и "вавилонских блудниц" — людей безнравственных, распущенных, возбуждаемых "демоном блуда". В связи с безнравственной музыкой бичевал разврат и Иероним Босх, который возводил в абсолют греховность земного существования. На его картинах музыкальные инструменты — символ похоти.
(нам, сегодняшним, трудно это понять)
Уныние
Table of the Mortal Sins
4. ЛЕНЬ(уныние)
Женщина, пришедшая к священнику(или монахиня), пытается призвать его выполнять свои обязанности, о которых он забыл(то ли уснув, то ли предавшись мечтам)
Обжорство
Table of the Mortal Sins .
5. О ЧРЕВОУГОДИИ, ненасытности говорит сцена. Взъерошенный, полный человек ест и не может насытиться. Ребёнок просящий есть, худой человек, которого не приглашают к столу, бедная обстановка комнаты говорят: ненасытность приводит к бедности и эгоизму.
Алчность
Table of the Mortal Sins .
6. Шестой смертельный грех - АЛЧНОСТЬ,ЖАДНОСТЬ. Босх показывает в виде помощника шерифа, решение которого зависит от взятки.
Зависть
Table of the Mortal Sins .
7. ЗАВИСТЬ изображается пожилой парой, завистливо глядящей на соседа с редкой и дорогой птичкой. А другой прохожий с завистью смотрит на другую "птичку" - их дочь,красавицу и помощницу, о ценности которой родители позабыли.
Собаки выражают фламандскую пословицу: "Две собаки с одной костью редко договариваются ".
Художник напоминает людям, погруженным в каждодневную суету привычных, будничных грехов, повторяющихся снова и снова, что за злом неотступно следует воздаяние.
Четыре угла картины украшены сценами "четырех последних вещей" (по выражению проповедников того времени) :
Смерть, Страшный суд, Ад и Небесные врата
Смерть
Table of the Mortal Sins .
Смертное ложе (верх, левый угол)
Лежит истощенный человек. Последние минуты жизни, смерть уже рядом. Его окружают монахи и врач.
Под внимательным взглядом ангела-хранителя, монах молится о спасении души умирающего. Но, как в большинстве работ Босха, зло всегда рядом - подобный обезьяне, демон примостился рядом с ангелом.
Страшный суд
Table of the Mortal Sins .
Страшный суд (верх, правый угол)
Четыре тубящих ангела возвещают о начале Страшного суда. Христос сидит на прозрачном шаре, по обе стороны от него - избранные праведники. Внизу умоляющие о прощении проклятые грешники, которые тонут, отправляясь в Ад.
Ад
Table of the Mortal Sins
Ад (низ, левый угол)
Ад является самым поразительным из четырех сцен. Здесь показаны различные наказания, соответствующие семи смертным грехам.
Cлевa - пара в кровати, покрытая красным (символ прелюбодеяния).
Вокруг - множество демонов, готовящихся к пыткам.
В центре фигура, которую пытает демон в костюме монахини.
Следующая - лежит на каменной плите, готовая к расчленению.
Внизу - пару, (похожую на Адама и Еву), пытают и угрожет демон, несущий сферу.
Рай
Table of the Mortal Sins .
Небесные врата(низ, правый угол)
Небесные врата... У входа Св Пётр и небесное трио ангелов приветствует новых граждане Города Бога, которые появляются в воротах голыми, как новорожденные малыши.
Даже здесь, у входа, притаился демон, надеясь сбить с пути праведную душу(слева, внизу). Но зоркий Архангел в красном плаще — на страже.
Христос с открытой книгой(в центре круга), сообщает решение Бога. Вокруг Дева Мария, апостолы и четыре коленопреклонённых ангела.
Справа — те, кто принимает прибывших и проводит их в Рай.
Предположительно эта картина относится к раннему периоду творчества Босха. Её также называют «столешницей» по её функциональному предназначению, которое она, впрочем, никогда не выполняла. Сюжет картины настраивает зрителя на религиозные размышления. Уже около трёхсот лет картина висит в Эскориале, где её когда-то в своей спальне повесил испанский король Филипп II. С тех пор картина покидала Эскориал лишь один раз: во время гражданской войны в Испании — из соображений безопасности она была передана на временное хранение в Прадо.
Центральная часть, состоящая из четырёх концентрических кругов, символизирует Всевидящее Око Божье, в зрачке которого воскресший Христос показывает свои раны. Во втором круге видна латинская надпись Cave, cave, Deus videt — «Бойся, бойся, ибо Господь всё видит». Третий круг изображает лучи, похожие на солнечные, а четвёртый, в сегментах, — семь смертных грехов.
Под изображением каждого из семи смертных грехов дано его латинское название.
Эти надписи можно счесть лишними — нет надобности пояснять, что человек, жадно пожирающий всё, что ставит на стол хозяйка, совершает грех чревоугодия, а упитанный господин, дремлющий у камелька, — грех лени; именно в этом его упрекает входящая в комнату женщина с чётками в руках. Любострастие воплощают несколько влюблённых пар, гордыню — дама, любующаяся своим отражением в зеркале, которое держит перед ней дьявол, принявший обличье горничной в невероятном чепце.
Подобные же жанровые сценки иллюстрируют гнев (двое мужчин дерутся у дверей таверны), алчность (судья берет взятку), зависть (проигравший истец злобно взирает на своего удачливого соперника). Жанрово-аллегорические сценки, полные грубоватого юмора, написаны в детализованной живописной манере старых голландцев. Изображения семи смертных грехов расположены по кругу, что обозначает постоянство их присутствия. Босх включил их в радужную оболочку глаза Бога и таким образом сделал предостережением тем, кто думает, что избежит последующей кары.
Четыре круглых изображения по углам (тондо), называемые «четыре последние вещи», дополняют картину: они изображают смерть, Страшный суд, Рай и Ад. Начертанные на развевающихся свитках слова: «Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла»(Второзаконие 32:28) и «Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их»(Второзаконие 32:20)