В своих статьях Волков Олег затрагивает вопросы, которые либо плохо освещены в статьях и пособиях признанных писателей, либо не затронуты ими вообще. Например типы писателей, типичные недостатки графоманов, самоорганизация и прочее. Новая война уже не вызывает в душе былого энтузиазма. Былой уверенности в победе уже нет. Дайзен 2 два раза, целых два раза, доказал могущественной метрополии серьёзность собственного желания обрести независимость. И вот теперь предстоит держать ответ за собственную наглость. Или глупость.
В третий раз над Дайзен 2 завис уже Флот специального назначения. Спесивая метрополия выучила горький урок. Теперь бунтовщиков ждёт другая, совсем, совсем другая война. Рассказы Олега Волкова о Москве - монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня... - в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и "перестройки", архитектура... Как же так получилось, что ошибка далёкой молодости в глубокой старости вдруг стала самой яркой страничкой в жизни двух людей? Олег Васильевич Волков - русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний "Погружение во тьму" он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.
Книга "Погружение во тьму" была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград. Турана Атиноу, молодого выпускника самого престижного университета Тиллуры для людей со сверхспособностями, к собственному удивлению распределили в сыскную полицию далёкого северного города.
Спустя два месяца рутины и бесконечного изучения служебных инструкций судьба, наконец-то, предоставила Турану первое по-настоящему серьёзное дело - раскрыть убийство уважаемого купца. Но! Всё не так просто. Невыносимо больно наблюдать с орбиты невмешательства, как на твоих глазах гибнет целая цивилизация. Особенно больно и невыносимо, когда твоя главная задача следить за их гибелью, строить прогнозы и, не дай бог, упустить момент, когда на планете окончательно погаснет последний очаг цивилизации.
Русский прозаик, публицист, мемуарист. Публиковался под псевдонимом Осугин, который в ряде источников (в том числе у В. Казака) назван в качестве настоящей фамилии. Многолетний (четверть века в лагерях и ссылках) узник ГУЛАГа.
Родился 8 (21) января 1900 года в Санкт-Петербурге. Отец был директором правления Русско-Балтийских заводов, мать - из рода Лазаревых (внучка адмирала М. П. Лазарева). Рос в Петербурге и в имении отца в Тверской губернии. Посещал Тенишевское училище, где совмещалось обучение наукам и ремеслу (был одноклассником В. В. Набокова). В 1917 году поступил в Петроградский университет, но студентом не стал. В 1917-1919 годах жил в имении семьи (село Пудышево Никольской волости Новоторжского уезда Тверской губернии). В 1922-1928 годах работал переводчиком в миссии Нансена, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве.
В феврале 1928 года был в первый раз арестован, отказался стать осведомителем, был приговорён к 3 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации и направлен в СЛОН. В апреле 1929 году лагерный срок заменили высылкой в Тульскую область, где он работал переводчиком технической литературы.
В марте 1931 году был снова арестован и приговорён к 5 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. Снова был этапирован в СЛОН. В 1936 году оставшийся срок был заменён ссылкой в Архангельск, где Волков работал в филиале НИИ электрификации лесной промышленности.
8 июня 1936 года вновь был арестован, приговорён к 5 годам заключения как «социально опасный элемент» и направлен в Ухтпечлаг. В 1941 года был освобождён и стал работать геологом в Коми АССР.
В марте 1942 года вновь был арестован и приговорён к 4 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. В апреле 1944 года был освобождён по инвалидности и переехал в Кировабад, где работал преподавателем иностранных языков.
В 1946-1950 годах жил в Малоярославце и Калуге, работал переводчиком в московских издательствах.
В 1950 году был арестован в пятый раз и был сослан в село Ярцево (Красноярский край), где работал разнорабочим, водовозом, плотником, а затем охотником-промысловиком. В апреле 1955 года был освобождён из ссылки и приехал в Москву.
Волков стал писателем и в 1957 году по рекомендации С. В. Михалкова - членом СП СССР. Опубликовал свыше дюжины книг (повести, рассказы и очерки), им переведены два тома книги А. Боннара «Греческая цивилизация», мемуары Э. Эррио «Из прошлого. Между двумя войнами», книга «Ренуар», написанная сыном художника, романы О. Бальзака, Э. Золя, Линдсея.
Особое значение придавал борьбе за сохранение природы и памятников старины. Был одним из основателей и активным членом «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры» из которого впоследствии вышел. Входил в центральный совет «Всероссийского общества охраны природы» из которого, разочаровавшись в организации, также впоследствии вышел; его считают одним из основоположников советского экологического движения.
Член редколлегии альманаха «Охотничьи просторы» с 1962 по 1976 год.
Его главный автобиографический труд «Погружение во тьму», написанный в начале 1960-х годов и не напечатанный А. Т. Твардовским в журнале «Новый мир», был впервые опубликован в Париже в 1987 году, в СССР - в 1989 году.
В 1993 году, выгуливая собаку, 93-летний писатель упал в двухметровую яму, оставленную не огороженной строительными рабочими, и сломал себе ногу, после чего мог передвигаться только по квартире.
Умер 10 февраля 1996 года. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.
Олег Васильевич Волков (1900-1996) - русский прозаик, публицист, мемуарист. Публиковался под псевдонимом Осугин, который в ряде источников (в том числе у Вольфганга Казака) назван в качестве настоящей фамилии.
Отец был директором правления Русско-Балтийских заводов, мать - из рода Лазаревых(внучка адмирала Лазарева). Рос в Петербурге и в имении отца в Тверской губернии. Посещал Тенишевское училище, где совмещалось обучение наукам и ремеслу (был одноклассником Владимира Набокова). В 1917 году поступил в Петроградский университет, но студентом не стал. В 1917–1919 годах жил в имении семьи (Никольская волость Новоторжского уезда Тверской губернии). В 1922-28 годах работал переводчиком в миссии Нансена, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве.
В феврале 1928 г. был арестован, отказался стать осведомителем, был приговорен к 3 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации и направлен в СЛОН. В апреле 1929 г. лагерный срок заменили высылкой в Тульскую область, где он работал переводчиком технической литературы. В марте 1931 г. был снова арестован и приговорен к 5 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. Снова был направлен в СЛОН. В 1936 г. оставшийся срок был заменен ссылкой в Архангельск, где Волков работал в филиале НИИ электрификации лесной промышленности. 8 июня 1936 г. вновь был арестован, приговорен к 5 годам заключения как "социально-опасный элемент" и направлен в УхтПечЛаг. В 1941 г. был освобожден и стал работать геологом в Коми АССР.
В марте 1942 г. вновь был арестован и приговорен к 4 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. В апреле 1944 г. был освобожден по инвалидности и переехал в Кировабад, где работал преподавателем иностранных языков, в 1946 - 50 годах жил в Малоярославце и Калуге, работал переводчиком в московских издательствах. В 1950 г. был арестован в пятый раз и был сослан в село Ярцево (Красноярский край), где работал плотником, а затем траппером. В 1955 г. был освобожден из ссылки и приехал в Москву.
Волков стал писателем и в 1957 по рекомендации С. Михалкова - членом СП СССР. Опубликовал свыше дюжины книг (повести, рассказы и очерки), а кроме того переводил произведения Бальзака, Золя и других французских писателей, «Греческую цивилизацию» А. Боннара. Особое значение придавал борьбе за сохранение природы и памятников старины; его считают одним из основоположников советского экологического движения.
Его автобиографический главный труд «Погружение во тьму», написанный в начале 60-х и не напечатанный А. Твардовским в журнале «Новый мир», был впервые опубликован в Париже в 1987.
Книги
Молодые охотники, 1951
В тихом краю, 1959
Клад Кудеяра, 1963
Родная моя Россия, 1970
Тут граду быть…, 1974
Енисейские пейзажи. Очерки и рассказы. М., Современник, 1974
Чур, заповедано! 1976
В конце тропы, 1978
Случай на промысле, 1980
Каждый камень в ней живой, 1985
Погружение во тьму, Paris, 1987
Век надежд и крушений, 1989
Два стольных града, 1994
Награды и премии
орден Франции за заслуги в области литературы и искусства (1991)
Государственная премия России (1992)
Пушкинская премия фонда А. Топфера (1993)
Взято с википедии
А не так и смертельно было в "сталинских" лагерях, коли 30-летняя "каторга" не помешала прожить более 100 лет
Оригинал взят у elena_sem в «Жить по совести мы забыли …» 20 лет назад умер писатель Олег Васильевич Волков
Аристократ по происхождению и духу. Как и его древний род, служил Отечеству. С честью и достоинством весь свой жизненный путь, несмотря на почти три десятилетия (1928−1955) тюрем, лагерей, ссылок — от Соловков до Ухты, нес высокое звание человека. Обретший спасение в вере. Кавалер L´Ordre des Arts et des Lettres (Орден искусств и словесности, Франция, 1991), лауреат Государственной премии РСФСР в области литературы (1991) и Пушкинской премии Фонда А. Тёпфера (1993).
— Олег Васильевич, для вас, потомственного дворянина из знаменитой морской династии Лазаревых, понятия «интеллигентный» и «культурный, кажется, отнюдь не синонимы? Интеллигентный — значит, какой?
— Понятия «интеллигентный» и «культурный», хотя их часто смешивают, совсем разные и не связаны с принадлежностью к определенному сословию. Как мне кажется, можно быть малообразованным, но интеллигентным и — наоборот. Помню, как в старые времена отец говорил о знакомом малограмотном, но внутренне порядочном, благородном мужике: «Вот интеллигентный человек».
Олег Волков дома, с Рексом, середина 1980-х (Фото: из семейного архива)
Интеллигентный — это живущий по совести, достойно, чувствительный к несправедливости, насилию, принуждению. Такой человек сам судья своих поступков. Жить по совести очень важно. Это как раз мы и забыли…
— Но не навсегда же? Когда-то и вспомним?
— Я всё жду… Мне казалось, что внести какие-то светлые идеалы в нашу жизнь может Церковь. Но пока крупных духовных проповедников не встречается. Не знаю, может быть, причина в том, что Церковь очень разорили, обезлюдела она…
В сегодняшних парламентских спорах, бесконечных диспутах рассматривается всё что угодно, но только не такие кардинальные вопросы, как интеллигентное отношение к жизни, воспитание добрых чувств. После 70 лет проповеди классовой ненависти люди отвыкли руководствоваться христианскими принципами, переносить их в практическую деятельность.
— Но нынешнее положение интеллигенции и, как следствие, всего народа разве не закономерно? Например, Бердяев прямо говорил, что интеллигенция, как «высший культурный слой», чувствовала «свою беспомощность» перед «темным океаном народным», не в силах была «признать свою культурную миссию перед народом, своего долга вносить свет в тьму народной стихии». Сомневаясь «в собственной светоносности», не верила «в свою правду», подвергала «сомнению безусловную ценность культуры».
— Думаю, что установление нового советского строя, захват власти большевиками отражали крупный сдвиг, который произошел в обществе, — погружение в пучину бездуховности, одичание. Нравственные устои были грубо изгнаны, растоптаны. В этом наша трагедия.
Начиная с 1917 г. человек боялся высказать свою мысль, если она отличалась от официального мнения, которое часто менялось — уследить, в какую сторону оно сделает поворот, не всегда представлялось возможным, — а также свое отношение к действительности. Перестал искать правду, истину — всё это каралось, запрещалось. Всеобщий страх породил полную немоту, распространившуюся по всей стране. Наш народ не вполне освободился от этой внушенной немоты до сих пор. Это глубокая травма… Мы должны были слышать только один голос, который проповедовал насилие и террор.
Мы стали совсем глухи к доброте. Отвыкли от бескорыстной помощи ближнему. Сейчас, например, разговоры о милосердии кажутся мне наигранными. Слишком долго нас от этого отрекали, отвергали. Эти простые слова: «любовь», «сочувствие», «сострадание», «мягкосердечие», — казалось, навсегда вычеркнуты из нашего лексикона. Когда, к примеру, до революции состоятельные люди устраивали приюты, что-то жертвовали, большевистская пропаганда утверждала, что таким образом они откупались от бедноты, в этом, дескать, кроется буржуазная ложь, лицемерие и т. д. Христианские добродетели вытравливались всеми силами. Элемент сочувствия чужому горю был совершенно подавлен.
Мне удивительно также слышать сегодня сообщения о том, что какой-то крупный государственный деятель встречался, скажем, с Патриархом или присутствовал на богослужении в храме. Я не верю в искренность такого признания и уважения. Не верю… Слишком много я видел преследований самого тихого, безобидного попика только за то, что он не расставался с крестом и рясой.
Тяжкий урон понесла Россия. Не знаю, восстановимо ли былое?.. Конечно, какие-то перемены есть. Во всяком случае, за высказывания теперь не карают. Но воскреснет ли в нас умение думать, взвешивать свои мысли, иметь свое мнение, оценивать нравственные достоинства человека?..
— Сохранилось ли что-то общее между старой Россией и современной?
— Зыбкий отсвет… Но все-таки, если подумать, всегда можно найти черты, навеянные всем прошлым складом России.
— Выходит, не всё беспросветно?
— Вопрос о запасе моего оптимизма? Несмотря на то что в течение длительного времени я влачился на самом дне кошмарных лагерей, надежды в светлое возрождение России не терял. Не может же быть, чтобы так оскудела людьми наша страна! Нужно, чтобы среди нас появились Сергии Радонежские. Нужно время, чтобы выросли ростки правды.
Первый арест, 1927 г. (Фото: из семейного архива)
— О судьбе интеллигента, застигнутого революцией в юношеском возрасте, то есть о вашей, автобиографическая эпопея «Погружение во тьму». Участвовали в фильме «Власть соловецкая» (1988) М. Голдовской. И всё же какие самые памятные вехи вашей жизни.
— Я ровесник века — родился в 1900 г. в Санкт-Петербурге. Учился в Тенишевском училище. В 1917 г. честь честью поступил в Императорский Петербургский университет на отделение восточных языков историко-филологического факультета. Но учиться в нем не пришлось… Тут и семейные обстоятельства, кроме прочего, сказались: в феврале 1919 г. умер отец, надо было помогать матери, младшим братьям и сестрам. Семья у нас большая. Было не до учения. Вел хозяйство, крестьянствовал.
— Даже мельником были?
— Да, был. Но молодым, не как у Пушкина … Всё это стало воспоминанием, достоянием прошлого.
В начале 1920-х гг., когда нашу семью из имения, расположенного в Тверской губернии, невдалеке от Торжка, вытряхнули, я стал москвичом. Больше я в родном городе не жил.
В Москве, ожегшись на попытках вновь поступить в университет, примирился с обязанностями переводчика.
С февраля 1928 г. начались мои скитания — тюрьмы, ссылки, лагеря. Обо всем написано в «Погружении…».
— В этих воспоминаниях есть такие строки: «Лагерь перерабатывает почти всех — там и порядочный человек утрачивает совесть, а не ведающие щепетильности и вовсе распоясываются». Что было опорой в те почти три десятка лет? Причем дважды — это Соловецкий лагерь особого назначения…
— Мне помогли выжить воспитание и вера. Атмосфера, которая господствовала в семье. В почете была внешняя и внутренняя порядочность и дисциплина. С младенческих лет внушалось, что человек должен достойно себя держать, не опускаться, не идти на компромисс с совестью. Нас, хотя семья нецерковная, воспитывали на основе христианского учения. Мы исповедовались, причащались, соблюдали все православные обряды. Мы верили в Бога, в Высшую силу, Который, если не нарушать нравственные правила, может нас сберечь. Это, конечно, и в заключении заставляло обращаться к Богу, оживляло надежду на воскрешение христианской попранной морали, на одолимость зла. Испытания, посылаемые Небом, какими бы тяжкими они ни были, открыли мне, что путь зла, насилия ведет в никуда.
— Когда читаешь «Погружение…», вместе с отчаянием ощущаешь, буквально с первых страниц, необыкновенную внутреннюю силу пишущего. Вот, например, фрагмент из продолжающегося более полусуток диалога после ареста со следователем на Лубянке, «цинично и непрекрыто» предложившего выбор: стать доносчиком или сесть за решетку. «Во мне укреплялось и ширилось некое упрямство, бесповоротная решимость не уступать.
Чем более ярились и изощрялись в своих доводах следователи, страшнее и реальнее звучали их угрозы, тем тверже и находчивее я отбивался <…> И далее, вспоминая ту «пытку духа»: «…никто больше никогда никаких сделок мне не предлагал, и обходились со мной как с разоблаченным опасным врагом. Впрочем, я всегда безобманно чувствовал: повторись всё — и я снова упрусь, уже ясно представляя, на что себя обрекаю…»
— Задумывая эту книгу, я считал, что на мне лежит нравственное обязательство, долг перед памятью тысяч бесчисленных замученных людей, не возвратившихся из лагерей. Я обязан был правдиво рассказать о них. Хотя появятся и другие «ГУЛАГи», моя книга, думаю, послужит людям.
Мне не хотелось показывать себя страдальцем. Старался отходить от того, что описываю. Быть как бы посторонним спокойным наблюдателем. Избегая какого-либо преувеличения, сгущения красок. И такая манера изложения оказалась верной. Перед читателем раскрывается объективная картина — так было в действительности. Без тех ноток озлобления, которые чувствуются у Александра Солженицына .
Впрочем, не мне судить, удалось ли это…
— А «Колымские рассказы» В. Шаламова, где каждая строка отзывается безысходностью?
— Шаламов — самая трагическая судьба, которую я знаю. Еще до его общественного признания я писал рецензии на его «Колымские рассказы», хлопотал об их публикации. Но вполне бесполезно.
Шаламов был как-то особенно одинок. Я тоже повидал и нужду, и голод, умирал от истощения. Но после очередного лагеря — ссылка. В последней, в Ярцево на Енисее, жил как вольный охотник, занимаясь таежным промыслом. У Шаламова этого не было. Весь лагерный срок он провел на Колыме. Его путь слишком жесток… Весь избитый, страдающий нервным тиком, плохо слышащий… Казалось, этот человек не может даже улыбнуться, настолько трагическим было его лицо. Привычки изголодавшего настолько вкоренились, что уже в Москве, мало-мальски сносно устроенный материально, он, помню, когда ел хлеб, подставлял ладонь, чтобы не просыпались крошки. А нечаянно уроненные собирал и заглатывал… Его психику так искалечило постоянное преследование, что это сказалось на поведении. Когда за границей вышел небольшой сборник «Колымских рассказов», он настолько испугался, что пытался отречься и от себя, и от своего детища.
— Вы не знакомы с Д. С. Лихачевым?
— Как же, знаком — еще с лагерных времен. Когда его привезли в Соловецкий лагерь, я уже был там старым лагерником. Поскольку я работал статистом в санитарном отделе, у меня была возможность хоть чем-то помочь заключенным, устроить какие-то «льготы» — чтобы избавить кого-то от общих работ, «совали» полежать в больницу… И, откопав юного неопытного Лихачева, тоже что-то вроде этого ему сделал… Но он… человек не моего вкуса, не моего поля ягодка. Бог с ним совсем… Мы с ним совершенно не общаемся. Потому что он уж очень угодничал в свое время и не забывал, как предан партии, Ленину и т. д.
— Еще в ссылках, скрываясь под псевдонимом О. Осугин — очевидна перекличка с названием реки Осуги, на которой стояло ваше имение, — вы делали переводы для «Издательства иностранной литературы», печатали очерки из жизни сибиряков, опубликовали повесть «Молодой охотник» (1951). В 1957-м, через два года после возвращения в Москву, в «Советском писателе» вышла ваша первая книга «„Последний мелкотравчатый“ и другие записки старого охотника». Тогда же вступили в Союз писателей. Насколько он оправдывает себя?
— Существование Союза было большим подспорьем для писателей. Скажем, я не заботился о путевках, когда случалось туговато с деньгами — оказывали материальную помощь. Ну и потом эта корпорация упрощала устройство командировок, путешествий. Словом, бытовая сторона жизни, конечно, облегчалась.
— А издание ваших книг — тоже? Сколько ждала своего часа рукопись «Погружения…»?
— Долго, очень долго… Воспоминания написаны в начале 1960-х. Окончательно завершены в 1979-м. В 1989-м, спустя два года после издания в Париже («Atheneum»), их выпустил «Советский писатель». Но — с довольно значительными купюрами.
Видите ли, хотя я и занимался написанием рассказов, повестей и т. д., но не очень-то входил в писательскую среду. Секретари Союза писателей жить мне не мешали, а сам я никогда к власти не рвался.
Было время, когда меня перестали печатать, рассыпали уже сданную в набор статью. Увлекся критикой — и это было сочтено подрывом устоев.
— Что это за история?
— Участвуя в выездном заседании Союза писателей в Новосибирске, совпавшем по срокам с поездкой Брежнева по Сибири и Дальнему Востоку, на большом собрании — там, конечно, был весь крайком и обком — я критически выступил по поводу этого путешествия генсека, который, проехав по всему краю, не увидел, что делается с тайгой, реками. Нечего говорить: сразу же после своего выступления я должен был уехать. А Сергея Владимировича Михалкова, возглавлявшего нашу делегацию, укоряли: «Кого это ты привез?»
— Кому из писателей отдаете предпочтение?
— Особое пристрастие к Тютчеву и Тургеневу .
— Писатель, переводчик, публицист — кто вы больше?
Мы очень по-хищнически относимся к своей природе, не можем приучить себя быть рачительными, добрыми хозяевами. Многое уничтожаем, загрязняем без нужды. Не раз, к примеру, писал о драме кедра — он почти истреблен. А сколько погублено озер, водотоков?.. Теряем многое именно потому, что внушили себе: всего-то у нас с лихвой, как ни хозяйничай — природа наша настолько щедра и богата, — всегда хватит. Сейчас мы часто бываем свидетелями того, как безобразное хозяйствование опустошает целые районы.
— Подвижничество в охране памятников истории и культуры—еще одно свидетельство ваших трудов во благо России. И вы один из создателей одноименного общества, не так ли?
— Да, так. Но в итоге от участия в нем тоже отстранился. У этой организации нетреальныхполномочийиправ…
Положение в спасении архитектурных памятников не менее удручающее. Причем когда интерес к памятнику связан с туризмом, еще можно найти общий язык с градостроителями и хозяйственниками, единомышленников, а главное — средства на его реставрацию. Если же он находится вдалеке от международных «троп», в глубинке, спасти его практически безнадежно.
— К российской провинции у вас, судя по всему, особое отношение?
— Я горожанин, петербуржец. Но все-таки предреволюционные годы, которые летом я проводил в имении, многое давали в смысле понимания русской деревни. С детства знаком с ее традициями. Еще немножечко помню последние годы помещичьего житья… А потом я же, повторяю, страстный охотник — это тоже сближает и с людьми, и с природой.
Сейчас в деревнях пьют очень много. Страшное пьянство. Я давно перестал туда ездить — уж очень тяжело на всё это смотреть… Заброшенные, объявленные неперспективными деревни — это такое нарушение русских традиций, которые уже, наверное, никак не реставрируешь, не восстановишь… А хорошего в укладе — именно деревенском, мне кажется, было много. Взять хотя бы привязанность крестьянина к земле, верность этой земле. Обрабатывать землю, выращивать хлеб было высоким призванием. Всё это укладывалось в моральную схему, очень приемлемую… Теперь трудно поверить, что мы когда-то кормили Европу нашей кубанской пшеницей…
— Какие из российских городов выделены на «вашей» географической карте?
— Сейчас они все как-то весьма нивелируются. Но вот даже мой богоспасаемый Торжок — конечно, маленький городишко, на конец ХIХ века 12 тысяч жителей, а 3 монастыря, более 30 церквей и часовен. Всё это, безусловно, накладывало свой очень четкий нестираемый отпечаток на его облик.
А Кяхта? Место это что ни на есть заповедное, самобытное. Основанный в 1727 г. как опорный пункт русско-китайской торговли, Кяхтинский форпост превратился в известную всему деловому миру торговую слободу. Вплоть до открытия Суэцкого канала в 1869 г. через Кяхту (до 1934 г. Троицкосавск) осуществлялся весь транзит чай из Китая в Россию и Западную Европу. Поучительно побывать в этом городе, вдуматься в его историю. Здесь не было никаких конкистадорских, завоевательных, атрибутов, которые, скажем, неотделимы от освоения Америки. У нас это шло мирным путем…
— Герой вашей повести «В тихом краю» (1959) Балинский в минуту горечи восклицает, что суть всех политических программ, ратующих за спасение России, одна — ухватиться за пирог власти: «Сойди-ка оттуда, чтобы я занял твое место <…> Так чего же ждать <…> в этой дыре разве в чем-нибудь разберешься с толком? Тут всё на корню сгнило <…> Если и истинный человек, ничего он не сделает, разве жест какой театральный <…> Бежать отсюда скорее надо…» А вы как считаете?
— Я сам никогда не хотел эмигрировать, хотя такая возможность в 1920-е годы была. Мысль об эмиграции для себя отбросил. Такой настрой еще от отца идет, от всей нашей семьи. Отец и слышать не хотел об отъездах — даже «временных», как рисовалось тогда. Мой любимый брат-близнец Всеволод, довольно долго проработавший в полпредстве за границей, тоже не хотел оставаться там. Впоследствии он отсидел пять лет в лагере, погиб во время Великой Отечественной войны.
Где-то я написал: «…крысы, покидающие обреченный корабль, — образ для русского интеллигента неприемлемый». Если родина в беде, наоборот, надо находиться вместе с ней и в меру пусть маленьких возможностей, но помогать ей. Во всяком случае, не быть дезертиром.
— Значит, для вас эмигрант — изменник?
— Для меня — немножечко да.
— А как же, например, Толстые — они ведь почти все за границей?
— Да, всё это так… Я никого не хочу осуждать. Так сказать, каждому свое… Большинство Толстых я знаю. В Ясной Поляне соприкасался с этой семьей. В апреле 1929 г. оставшийся первый лагерный строк неожиданно заменили высылкой, которая была милостивая, — разрешалось жить в Туле. Александра Львовна Толстая еще директствовала в музее своего отца и пригласила меня. В марте 1931-го меня арестовали снова…
— Вы поддерживаете отношения с прежними аристократическими семьями?
— Почти нет. Их очень мало осталось. Кроме того, меня, с репутацией «контрика», многие боялись, от меня шарахались, чтобы уцелеть самим.
— Но ведь у них, «родом» из того же упраздненного сословия, была та же репутация, что и у вас?
— Ну не у всех. Некоторые закрыли глаза на суть новой власти, сумели приспособиться к ее порядкам и очень оберегали свою добрую советскую лояльность.
— Возвратимся к началу нашего разговора. Многие сегодня на распутье: что делать; во что верить; к чему стремиться среди крушения?
— За дело приняться. История начала ХХ века показывает, как Россия, шагая до 1917 г. уверенной поступью, справляясь с отсталостью в разных областях, стремилась занять свое место среди ведущих держав мира. Практическая деятельность русских была очень плодотворной.
Меня часто спрашивают: почему не записался в теперешнее Дворянское собрание (его председатель — мой племянник князь Андрей Голицын). Отвечаю: «Сколько душ мне пожалуют?..»
Считаю, что не меньшую, чем дворянство, пользу принесло России именно купеческое сословие. Русское купечество, с его огромным патриотизмом, заключало в себе заряд гуманный и прогрессивный. Это были подлинные радетели русского прогресса, успехов на всех поприщах!
Всегда были печальные страницы в русской истории. Вспомните Смутное время: Московский Кремль — польский гарнизон, всюду бродят шайки разбойников. Казалось, на волоске от гибели Россия. Но всё равно оказалась спасена. Благодаря православным традициям. Ну и необычайной работоспособности народа — работать тогда умели…
Но без реставрации коренной, без нравственного учения мы ничего не добьемся. Самое важное — возродить доброту в человеке, отзывчивость, потребность помогать ближнему, отвращение к насилию…
Олег Волков принадлежал к тем заключенным Соловецкого ИТЛ, вина которых состояла во врожденной интеллигентности, безупречном образовании и непоколебимой вере. Любовь к России дополняла перечень его преступлений. Двадцать пять (!) лет в СЛОНе. При отъезде из соловецкого лагеря Олега Волкова провожал другой ссыльный, вятский епископ, святой Виктор (Островидов) ...
Рис.1.Олег Волков. Писатель и Соловецкий заключенный. СЛОН
Олег Волков - писатель и соловецкий зэк
"Это был высокий и красивый человек, который и в преклонные годы сохранял ясность ума и молодость духа. Он прошел трагический путь русского советского интеллигента. Значительная часть его жизни - с 1928 по 1955 год - прошла в сталинских лагерях, в ссылке, на Соловках и в других созданных партийной тиранией непригодных для жизни местах. Однако это не помешало ему остаться настоящим гражданином и талантливым писателем. Его перу принадлежит знаменитая книга "Погружение во тьму". Она посвящена тому, как в нечеловеческих условиях можно остаться человеком." (Редакционная статья. Прощание с ровесником века. Московский комсомолец. №28, Москва. 13.02.1996 )
Умер Олег Волков
10.02.1996 года на 97 году жизни мирно почил о Господе писатель Олег Васильевич Волков.
Русская литература потеряла своего старейшину, автора замечательной эссеистики, прозы и поразительных по своему трагизму воспоминаний "Погружение во тьму", удостоенных Государственной премии России, Пушкинской премии Германского фонда Альфреда Тепфера, других наград.
Олег Васильевич Волков родился 21 января 1900 года в дворянской семье. Всех, кто его знал, удивляло, что он до конца своих дней сохранял аристократическую стать, безупречную русскую речь, изысканно простой писательский слог и православную веру.
Семья Волковых (отец писателя входил а число ведущих промышленников России, был директором Правления русско-балтийских заводов и Одним из руководителей Русско-Английского банка) революцию 1917 года не приняла, но в тяжкие для России времена покинутъ ее не захотела...
"Каждый день мыть руки и не ругаться матом... А вы думаете, это так просто мыть каждый день руки, когда никто их не моет?" - ответил Олег Волков на вопрос, как выживали люди в Соловках, как оставались людьми?
Шесть судебных приговоров, как "социально опасному элементу", и 28 лет, проведенных на каторге, в тюрьмах, лагерях и ссылках, - вот цена, заплаченная Олегом Васильевичем за ту свободу духа, которую он сумел сохранить. Во время своего первого заточения на Соловках он познал, как пишет в своих мемуарах, "обновляющее, очищающее душу воздействие Соловецкой святыни... Именно тогда я полнее всего ощутил и уразумел значение веры. За нее и постоять можно!" При отъезде из соловецкого лагеря Олега Волкова провожал ссыльный Вятский епископ - Преосвященный Виктор (Островидов) , который напутствовал писателя наказом "сердцем запомнить" все то, что приходится испытывать страдальцам за веру и неправедно осужденным узникам советских лагерей, и в нужное время стать свидетелем эпохи гонений.
Обновляющее, очищающее душу воздействие Соловецкой святыни... Именно тогда я полнее всего ощутил и уразумел значение веры. За нее и постоять можно!
Олег Волков в своих мемуарах о Соловецком монастыре, превращенном в концлагерь.
Выполняя архиерейское благословение, Олег Волков всю свою жизнь без какой-либо надежды на публикацию писал главную свою книгу - свидетельство и сподобился Божией милости дожить до дней ее выхода в свет на многих языках мира... В греческом языке одно и то же слово "мартир" обозначает понятия "мученик" и "свидетель", потому что в древности свидетель Божией славы всегда и был мученик.
Знаменательна, что Олег Васильевич Волков скончался в день смерти Александра Сергеевича Пушкина и накануне .
Отпевание раба Божия Олега было совершено в храме Святителя Николая в Старом Ваганькове священниками Виктором Шишкиным и Владимиром Вигилянским. (Чернышев В. Светлой памяти писателя Олега Волкова. Журнал Московской Патриархии. Москва. 1996 . № 3. с. 47 )
Я свидетель, владеющий русским языком...
А в 1989-м или в 1990-м я орден получал вместе с другим человеком, которого Родина простила. Я его получал вместе с Олегом Васильевичем Волковым, моим крестным отцом. Правда, это был иностранный орден. И вручали его во французском посольстве. Chevalier des arts et lettre. Он капитан этого ордена. Я лейтенант. В общем, шевалье...
И вот стоит во французском посольстве Олег Васильевич Волков, переводчик, полиглот, писатель, сын земца, который первый свой срок провел еще на Соловках. Потом - второй... Бежал. Шел по тундре... Предали его на Урале и вернули в лагерь. Он написал свою книгу про все про это - "Погружение во тьму". И только в конце 1980-х ее издали наконец.
Вот - стоит. Прекрасный старик, отпахавший 29 лет на Хозяина, - и вдруг он говорит слова благодарности по-французски. Так это было приятно... так красиво... И сам он высокий, стройный, красивый. Несмотря ни на что.
Так было приятно постоять рядом с ним, в лейтенантской тени. Я стоял и думал, я молча восхищался тем, как иногда этот невнимательный, халтурный, в общем-то, очень противный мир... подлый мир... как он иногда вдруг бывает верен, как он правильно иногда выбирает, как он верно отдает должное!
И орден ему, конечно, судьба предоставила правильный. Тот самый. Chevalier des arts et lettre. Рыцарь словесности и искусств. И вот - целый орден таких рыцарей, рассеянный по Европе, по миру. А девяностолетний Олег Васильевич Волков - того ордена капитан. ( Новая Газета, 36, 28.05.2001 )
Олега Волкова "судил" чекист Аустрин
Писателя, ученого, полиглота, дворянина Олега Волкова судила "тройка" во главе с , родившемся 25.08.1891 г. в семье плотника городка Вольмар, Лифляндской губернии. Латыша. Члена КП с 1907 года, СДП Латвии 1907-17 и РСДРП(б) с 10.17. Образование: 2 класса церковно-приходской школы (1906). Расстрелян в 1937 году как "английский шпион"."Фигура несколько ожиревшая, короткая шея, взгляд неподвижный, тяжелый, говорит с сильным акцентом, медленно, деревянно... Говорил - медленно", но чекисты при нем действовали быстро: арестовывали, сажали, ликвидировали без проволочек... Это нынешние их преемники 10 биографических справок по полстраничке каждая готовят по месяцу, да еще и деньги грозят взымать за свой труд... То есть прежние - трудились-не ленились. Еще бы - решали важное государственное дело." (Олег Волков "Погружение во тьму".)
21 января 2000 года исполнилось бы сто лет со дня рождения одному из достойнейших и многострадальнейших писателей России - Олегу Васильевичу Волкову.
Волков - фигура не столь прославленная, как перечисленные мной писатели зодиакального круга, но более чем достойная. В России писатель -это всегда судьба. Книги и судьба рассматриваются как единый текст (так мы до сих пор дочитываем Пушкина). Если говорить о текстах Волкова, то они все, абсолютно все, достойны, а что касается судьбы, она превосходит всех. Волков прожил долгую жизнь. В чудесном эссе "Мои любимцы пойнтеры" Волков вспоминает, что, судя по кличке его первого пойнтера - Банзай, - первые его детские воспоминания относятся к 1904 году. А потом воспоминания прервались. Арестовали его в феврале 1927 года. Около греческого посольства - как и положено дворянину, он знал три языка и подрабатывал переводами. Знание языков вкупе с дворянским происхождением и обеспечило ему этот арест. Первый свой срок он отсидел на Соловках, там еще была Соловецкая республика (существовал тогда такой термин), потом вторично... так и пошло - до 1956 года! Какие-то бывали небольшие передышки, но он этот срок отволок. У него под стеклом я видел шесть реабилитаций! Когда я с ним познакомился в 1977 году, он меня поразил своей внешностью. Высокий, красивый, стройный человек (стариком его нельзя было назвать) в джинсовом костюме, с серебряной бородой, молодой кожей, держал спину идеально прямо... Среди той брежневской тусовки в Молдавии он выглядел настолько отдельно, что у меня даже родилась шутка: мол, Волкова надо поместить в Красную книгу - та, тогдашняя пьянка была посвящена теме "Писатель и природа", что морально никому, кроме самого Волкова, не соответствовало. Я датирую наше знакомство июлем, потому что только что до России достигла весть о смерти Владимира Владимировича Набокова, о чем я ему тогда рассказал. И вот наше знакомство в автобусе началось с того, что он сказал: "А, он умер! " И с такой легкой интонацией: "Я же с ним за одной партой сидел! " Тогда что-то и сдвинулось у меня в сознании - получается, что, поскольку Волков сидел не только за партой, он просидел от "Машеньки" до "Лолиты"... Вот вам какая разводка судеб - Набоков и Волков. Они были воистину одноклассники, то есть люди одного класса. ( Он был однокласником Набокова. Инт. Галина М., Литературная газета, №3, Москва. 19.01.2000)