Ломом подпоясанный. На допросах и между допросами. «Ломом подпоясанные

Статья 14.26. Нарушение правил обращения с ломом и отходами цветных и черных металлов и их отчуждения Нарушение правил обращения с ломом и отходами цветных и черных металлов (приема, учета, хранения, транспортировки), за исключением случаев, предусмотренных статьей 8.2,

Глава тринадцатая ПАЯЛЬНИКОМ И ЛОМОМ

Глава тринадцатая ПАЯЛЬНИКОМ И ЛОМОМ В ту зиму бабушка потеряла Лору, своего попугая. Бедняжка, по утверждению бабушки, не выдержала, когда в окно на нее посмотрел угольщик.Все остальные называли причиной старость. Насколько помнили родные и близкие, Лора прожила у

Вдохновением и ломом

Вдохновением и ломом Большинство из нас твердо уверено (и неудивительно, потому что нас так учили с раннего детства), что достичь чего бы то ни было можно лишь одним способом – затратить адекватное количество усилий. “Как потопаешь, так и полопаешь!” Если я хочу

УДАР ЛОМОМ

УДАР ЛОМОМ В 31-м номере «Дуэли» за прошлый год прочитал статью «КГБ в канун перестройки», содержанием которой является «разоблачение» роли госбезопасности в разрушении СССР на примере одного из представителей высшего эшелона этой организации, генерал-лейтенанта Н.С.

В российском арестантском сообществе издавна существует деление на касты – «масти». Словечко «масть» закрепилось в жаргоне во время так называемой «сучьей войны». Эта резня вспыхнула в воровском мире после Великой Отечественной и особенно после знаменитых указов 1947 года, когда профессиональным уголовникам стали давать огромные сроки – до двадцати пяти лет. Тогда-то «благородный воровской мир» и раскололся на «честняков» (воров, державшихся классического «воровского закона») и «сук» – бывших воров, считавших, что ради выживания надо идти на сотрудничество с администрацией лагерей.

Началась «мясня»: «суки» резали «воров», «воры» – «сук», а по ходу возникало множество других группировок, боровшихся за выживание: «беспредел», «махновщина», «казаки» (и против «сук», и против «воров»), «красные шапочки», «вояки» (арестанты из военных, сплоченные по принципу фронтового братства), «польские воры» (уголовники из Польши, Западной Украины и Прибалтики, которые придерживались своих понятий, не совпадавших ни с «воровскими», ни с «сучьими»), «челюскинцы», или «один на льдине», «ломом подпоясанные», «пивоваровцы», «упоровцы», «ребровцы» и масса других. «Мастей, что костей», говаривали зэки.

А кастовое деление, близкое к нынешнему, установилось в тюрьмах и зонах к середине 60-х годов. На верху пирамиды – «черные», или «братва», во главе с «ворами» или «воровскими авторитетами» – «смотрящими» и «положенцами». Среди «черноты» свое деление; следом за «ворами» идут «козырные фраера» – люди авторитетные и имеющие большой вес в уголовном мире, затем просто «фраера» – рядовые «шпанского братства»; а «блатными» нынче принято больше называть всякую мелочь, которая корчит из себя «настоящего жулика».

Далее следует «нейтральная масть» «мужиков» – основная масса «пассажиров» (как кличут на жаргоне арестантов). Тут тоже есть и «серые», и «мутные», и «воровские», и даже «некрасовские» «мужики», но это – особая история.

Ниже «красные», или «козлы»: добровольные помощники администрации из числа осужденных. Нередко их по-старому кличут «суками».

И наконец, «форшмачные масти», то есть касты позорные. «Чушкари» – неряшливые, не следящие за собой арестанты, всеми презираемые и исполняющие грязные работы; несколько мягче определение «чертей» – тоже зачмоканных и запущенных «пассажиров», но чаще не из-за собственной распущенности, а из-за бедности, отсутствия родственников, которые могут помочь с воли. Особая категория – «фуфлыжники», то есть люди, проигравшиеся в азартные игры и ставшие рабами своих победителей. Таких можно заставить сделать все, что угодно, под страхом смерти. Но самая страшная «масть» – это «опущенные», или «обиженные», то есть каста неприкасаемых. Сюда попадают по-разному, нередко в результате сексуального насилия. Таких пассивных гомосексуалистов называют «петухами» («гребнями», «кочетами», «певнями»). Участь их самая горькая и постыдная, и «подняться», вырваться из этой касты невозможно. Об одном из них – наш рассказ.

Рванулся кочет к небесам

Одним из тихих летних вечеров 1982 года в ростовском следственном изоляторе № 1 шла обычная вечерняя проверка. Процедура ежедневная, приевшаяся и порядком надоевшая «коридорным», то есть контролерам-прапорщикам, которые ее проводят. Пересчитывай арестантов по головам, переспрашивай одни и те же данные – возраст, место жительства, семейное положение, статья... «На продол» выводят обитателей сразу нескольких камер, чтобы побыстрее покончить со всей этой нудятиной. Вообще-то по правилам так делать не рекомендуется, желательно покамерно – во избежание... А ну как сотни три одуревших от духоты, безделья, нервного ожидания «сидельцев» вдруг при подстрекательстве «авторитетов» вздумают заварить бучу? Ничего не стоит им смять нескольких контролеров (тем более в те времена было много женщин-прапорщиков) и устроить жуткий сабантуй! Однако в доперестроечные годы массовые беспорядки в СИЗО – явление, пожалуй, непредставимое. Все – от стен до потолка – было пропитано здесь мрачным запахом «вышки». Чуть дернись, подними руку на мента – и можешь мазать лоб зеленкой (готовиться к расстрелу). Это позднее, в конце 80-х, в эпоху массовых захватов заложников, среди надзирателей появилась горькая пословица: «Раньше был у нас режим – зэк идет, а мы лежим. А теперь у нас режим – зэк идет, а мы дрожим».

Короче, девчата-контролеры арестантов не боялись. Выполняли свою рутинную работу, торопились: надо еще успеть провести прогулку – и разогнать все это стадо по камерам. К слову, несмотря на приход на Богатяновку сурового «хозяина тюрьмы» Стаса Овчинникова, к 1982-му здесь еще сохранялись патриархальные обычаи. Так, чтобы проверки и прогулки проводить побыстрее, сотрудники раскрывали решетчатые двери между переходами – меньше возни. И то сказать: куда этим дурням бечь? Если же втиснется кто не в свою «хату», потом «кумовья»-режимники так отдубасят, что мало не покажется!

В общем, как правило, эксцессов не было. Однако из всякого правила есть исключения. Так и в этот раз: воспользовавшись неразберихой и вечерней расслабухой тюремного народа, один из «обиженников» камеры № 3... рванул наверх – прямо по коридорам, через левую галерею! Как у Высоцкого: «Был побег на рывок...» Среди всеобщего гвалта на Петю Петухова даже не обратили внимания. А он, миновав входы в прогулочные дворики, буквально взлетел прямо на чердак! Хлипкий чердачный замок ковырнул с ходу, не останавливаясь, а оттуда через слуховое окно – на крышу здания.

Не улетай, родной, не улетай!

Ну, и что дальше? Здание внутри СИЗО, разделяет режимный и хозяйственный дворы. Не прыгать же с бешеной высоты на асфальт... Да и толку: бежать из тюрьмы в тюрьму. Но Петя как-то участвовал в уборке снега с крыши и знал, что от внутреннего здания к общежитию личного состава тянутся с чердака мощные изолированные провода. А общежитие выполняло роль мощной каменной стены: фасад его выходил на улицу Горького, с видом на трамвайную линию и парк, отделяя тюремный мир от вольного (позже общагу перестроили под помещения для малолеток, женщин и хозобслуги). Примыкало общежитие к жилому дому по той же улице великого пролетарского писателя, певца босяцкого мира. Между жилым домом и ночлежкой тюремных надзирателей располагалась дежурная часть с комнатой ДПНСИ – дежурного помощника начальника следственного изолятора (этот офицер, заступая на смену, должен был отвечать за порядок по всей «крытке»).

Мирно дремавший в «дежурке» контролер Слава Чекмарев решил вечерком замутить себе чайку. Это непростое занятие требовало определенных физических усилий, как-то: распахнуть слипшиеся веки, поднять неимоверным усилием воли тело с дивана, наполнить стакан водой и сунуть туда кипятильник. Отважный «пупкарь» долго собирал свою энергию в кулак, распахнул глаза – и остолбенел: перед ним за окном медленно пролетал по воздуху человек!

До сих пор в жизни своей контролер не видел летающих зэков. То есть ему приходилось слышать байки о том, как где-то на далеком Севере зверехитрые лагерники изготавливали из бензопилы «Дружба» подобие вертолета и наподобие Карлсонов уносились в бескрайние просторы тайги, насколько хватало бензина. Во всю эту лабуду прапорщик не верил. И вот – прямо на его глазах порхает арестант, причем без всяких пропеллеров, крыльев и прочих приспособлений... Присмотревшись, Чекмарев заметил, что неведомый летун как-то странно перебирает руками и ногами, шустро приближаясь к дежурке. И наконец врубился: этот сукин сын просто скользит по проводу с крыши на крышу!

– Стой, падлюка! – зарычал Чекмарев, хватаясь за кобуру с вполне всамделишным пистолетом. – Убью! А ну лети назад, пока я тебе перья из задницы не повыдергал!

Между тем у представителя «петушиного» племени планы были совершенно другие. Он решил одним махом перекарабкаться по проводам на крышу общежития, оттуда – на крышу жилого дома, а уж там поминай как звали. До исполнения заветной птичьей мечты оставались считаные минуты, и Петя это хорошо понимал, широко раздувая ноздри в предчувствии сладкого воздуха свободы. Но это же хорошо понимал и Слава с пистолетом, широко раздувая ноздри от праведного гнева. Он в мгновение ока взлетел по лестнице на крышу общежития, спотыкаясь и матюкаясь.

«Обиженник» успел немного раньше. Арестант даже прогромыхал несколько шагов по направлению к заветному дому. И в это время Слава выстрелил.

– Ой! – вскрикнул Петя Петухов, грохнулся и ткнулся носом в кровлю.

«Что же за день такой? – растерялся прапорщик Чекмарев. – Я вроде бы пулял в воздух...» Это было тем более странно, что на учебных стрельбах прапорщик мало походил на Робин Гуда.

Между тем крыша, двор тюрьмы и окрестности Богатяновки оглашались душераздирающими страдальческими криками помирающего «сидельца». Это напоминало надрывные строки старинной арестантской песни: «Тревога и выстрел – и вниз головою сорвался мальчонка и упал...».

Прапорщик, рискуя сорваться с крыши к ядрене фене, быстро подбежал к беглецу.

– Че ты орешь? – испуганно спросил Петухова Слава, тщетно пытаясь разглядеть кровавое пятно на серой спине подследственного. – Куда попало?

– А хрен его знает куда! – завыл арестант. – Ой, больно...

Как оказалось позже, не попало никуда. Пуля ушла в ростовскую атмосферу, загаженную автомобильными газами, и приземлилась, возможно, где-то в районе Пушкинского бульвара – впрочем, вряд ли долетев до памятника солнцу русской поэзии, стоявшего от тюрьмы километрах в двух. Упал же побегушник от неожиданности: когда он услышал громкий выстрел, то поскользнулся, подвернул ногу и почувствовал резкую боль, которая отдалась по всему телу.

Петю даже не били. Что с него, с «гребня», взять?

– Ты чего решил намылиться? – лениво полюбопытствовал оперативник у «обиженника». – Ты ж пока под судом, и дело вшивое. Глядишь, и оправдали бы. А так – еще за побег накрутят...

– Не побежал бы, если б в жопу не толкали, гражданин капитан, – грустно ответил Петя. – Вы понимаете, я тут случаем попал в «сужденку», хотя мне срока еще не навесили. А там с одним «бродягой» у нас непонятка вышла... Короче, опустили меня по беспределу. Один раз только ткнули, а потом загнали в угол обиженных... Ну, я ломанулся на кормушку, попросил в другую хату перевести. А там не объявился. Сказал, что нормальный пассажир. Думал, из «сужденки» так и так все на этап поуходят, а мне бы только немного досидеть на «киче», вдруг, как вы говорите, дело мое развалится и на волю выпустят. Ну, несколько парней меня чифиром угостили, пустили в круг. А потом по тюремной почте «хата» получила весточку, что я – «форшмачный»... Сами знаете, что за это бывает. Вот тебе, говорят, падло, полотенце, либо сам над парашей повесишься, либо мы тебе шнифты (глаза) выдавим и подыхать ты будешь медленно, зато очень больно. Ты троих хороших пацанов зашкварил, они через тебя в «опущенных» весь срок будут ходить! И то верно: из моих рук нашему брату брать ничего нельзя было. Сегодня ночью я должен был... это самое. Так жить захотелось....

Петю Петухова опера смогли упрятать куда подальше от суровой зэковской расправы. Как там завершилось дело с его судом, мне неведомо. А геройский поступок Славы Чекмарева отметили в приказе.

Масти пошли с войны. Сначала появились суки. Это те, которые нарушали закон воров, не признавали их суд и хотели захватить власть. Многих зеков на фронт взяли. Когда после войны они возвращались в лагеря, воры их не признали и не хотели допускать к власти.
И началась война между ворами и суками. Били, резали друг друга, пока их не стали расселять по разным лагерям. Но и это не помогало. Как встретятся воры с суками на этапе или в лазарете, так резня начинается. После начали их сортировать по разным территориальным управлениям. К тому времени мастей развелось тьма: "красная шапочка", "ломом подпоясанный", "один на льдине", "белые медведи", «бурые медведи», "бедняки".
Мне лично вся эта война была до хрена. Я, как был работягой, так им и оставался. А все равно к какой-то масти должен был принадлежать. Сел я еще пацаном как «враг народа», за то, что язык на привязи не держал. А потом уголовное дело пришили за ограбление лагерной кухни, которое мы с голодухи сотворили. Попал я в воровскую подкомандировку и потому числился вором. Однако чудом уцелел в этой войне.
Войну мастей в пятьдесят втором году использовали те, кто наверху, чтобы уничтожить преступный мир. Был в то время такой негласный указ. В открытую это сделать было нельзя. И рассчитали так хитро, чтобы зэки сами себя уничтожили.
Устроили для этого массовую пересылку из лагеря в лагерь. Было это в Абагуре. Согнали сюда тысячи людей из разных мест. Что там творилось! В двух шагах человека не слышно. То и дело драки возникали, резня. Прямо при конвоирах убивали друг друга. Но это были еще только цветочки. Ягодки собрали потом в камерах.
В углу большого сарая стоял стол. Мимо него должен был пройти каждый зек. «Ты кто?» - спрашивали его."Вор". «Сюда. Следующий». "Кто?" "Сука". "Туда".
Провели меня мимо этого стола. Потом повели по длинному коридору еще с двумя зеками. Вводят в камеру, закрывают дверь. Глядь, а на нас три ножа наставлены. Один сразу упал.
-Ты кто?- спрашивают меня.
Я стою и молчу. Поджилки трясутся. Увидел я уже свою смерть.
-Масть, - рявкает мне в ухо маленький чернявый парень.
Я молчу. Не знаю, что говорить - правду или ложь.
Тут вперед вылазит пацан и говорит мне:
-Здорово. Не признаешь что ли?
Гляжу я на него - лицо знакомое, а где видел - вспомнить не могу. В голове все перемешалось.
- Ну что же ты,- говорит,-забыл, как noд Карагандой воду возили.
Вспомнил я тогда. А он им:
-Отпустите его. Это мой кореш. Безобидный он.
Так меня спас тот пацан. А так смерти не миновать.
Ну и ночка была варфаломеевская. Утром трупы подводами вывозили. Дней десять продолжалось это светопреставление.
Я всегда удивлялся, как согласованно начинается всякая резня. В сорок девятом ингушей резали. Так три лагеря в один день на них поднялись. И сама охрана помогала. За один день в лагере семьдесят два ингуша погибло. А за что резали - никому неизвестно. Говорили - предатели. А кого они предавали, не знают. И какое им до этого дело. Сами же резали фронтовиков.
Это все равно, как в зверинце. Звери разных мастей не на человека бросаются, который их в неволе держит, а друг на дружку.

Рецензии

Рассказали, почему в 49 году ингушей резали. За беспредел. И не только в Кемеровской области, а еще в Колымских зонах, и в Казахстане.

PS: Для своей книги "Вор черной масти", действие которой происходит именно в 1949 году мне пришлось собрать не мало материала.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

«Сукам» не нужны были ни сочувствие, ни поддержка «мужицкой» и «фраерской» массы. Чувствуя поддержку лагерного начальства, они вели себя, как хозяева положения.

«Вору» же настраивать против себя «мужика» было бы полным безрассудством: «начальнички» за «законника» не заступятся, а если «мужик» объединится с «суками» (которые на словах выступали «народными защитниками»), то «ворам» - конец. «Вилы», говоря на блатном жаргоне.

И «воровской закон» стал меняться; «мужик» это ощутил. И стал «мужик» даже немного «жалеть» «честного вора».

Это заметно, например, в рассуждениях того же Леви:

По признаку своей породы воры и суки - одна шуба, только в последнем варианте наизнанку. Вор по закону не работал сам и не заставлял мужика, но делал так, чтобы тот работал на вора добровольно; суки принуждали мужика работать насильно и сами становились бригадирами, десятниками, нарядчиками, комендантами, что ворам было заказано их законом. А гражданину начальнику суки нравились больше, чем воры. Скиталец знал, что заработная плата, даже мизерная, ему у сук не светит: - в этом суки тоже отличались от воров: те оставляли мужику столько, чтобы у него не отпадала охота работать, суки же отнимали всё, оставляя только пайку. Наиболее доходчиво разницу между суками и ворами объяснил Мор: у капиталистов разбой называется разбоем, у социалистов - благотворительностью. («Мор»).

Впрочем, несмотря на то, что маятник «мужицкого» сочувствия качнулся в сторону «честных воров», работяги всё же прекрасно понимали (и помнили по временам недавним), что, «сколько волка ни корми…».

Потому уже во время «сучьих войн» отпор «мужицкой» массы воровскому сообществу (как в «законном», так и в «сучьем» вариантах) стал постепенно обретать организованные формы. Повлиял, конечно, и приток в лагеря «военщины», о котором мы уже рассказывали в предыдущем очерке; простой трудяга-«сиделец» убедился: оказывается, и «блатарям» можно давать отпор! К тому же резня обескровила и разобщила воровской мир, разбросала по одним лагерям «сук», по другим - «законников».

И тогда вдруг подняла голову в «зонах» ГУЛАГа ещё одна «масть», о которой доселе никто не слышал, - так называемые «ломом подпоясанные» (иногда говорили «ломом опоясанные», нередко - «ломом перепоясанные»).

Вообще-то выражение это бытовало и прежде в «босяцком» языке. «Ломом подпоясанный» на «блатном» жаргоне значило - недалёкий человек, рождённый только для того, чтобы работать на других; арестант крепкий, сильный, но безропотный; простодушный мужичок, здоровенный простофиля. И вот эти самые зэки, подпоясанные ломами, объединились в один кулак и стали диктовать «блатному братству» свои условия:

В зонах объявилась новая масть из работяг. Они отказались платить дань кому бы то ни было, прогнали из зон всех блатных, опоясались, что называется, ломами, стали работать на хозяина и на самого себя (именно тогда родилась масть «ломом подпоясанные», как их с юмором прозвали сами воры). (А. Леви. «Мор»)

Это было первое серьёзное предупреждение «блатному миру». Нельзя сказать, чтобы «урки» совсем уж его не услышали (в очерке «Блатные против сук» мы рассказали о некоторых изменениях «воровского закона» после «великой резни»). Но - услышали недостаточно отчётливо…

Отдельные выступления «мужицкой» массы арестантов против профессиональных уголовников во всех их ипостасях (и «красных» - «сучьих», и «чёрных» - «воровских») сами «законники» рассматривали как явление случайное и преходящее: ничего, отгремит «сучья война», укрепится «шпанское братство» - и всё станет на свои места, а с особо «борзых» «благородный воровской мир» спросит как с негодяев…

Кто знает, как там бы оно повернулось, но только 5 марта 1953 года скончался великий продолжатель дела Ленина, Отец Народов, генералиссимус товарищ Сталин. Следом, 27 марта 1953 года, совершенно неожиданно для арестантского мира грянула так называемая «бериевская», или, как её чаще именовали, «бериёвская» амнистия.

Амнистия коснулась в основном мелких уголовников. Освобождались «подчистую» все «сидельцы» со сроками до пяти лет (по «политическим» статьям меньше «червонца» не давали). Наполовину сокращались сроки также тем, у кого наказание превышало пять лет; это, впрочем, тоже не распространялось на «политических» - и на опасных рецидивистов. В результате из лагерей на волю ушли сотни тысяч мелких и среднего полёта уголовников, остались же преимущественно опасные рецидивисты, «политики», «мужики» и «военщина» (фронтовики и военнопленные тоже числились «политическими» - чаще всего «изменниками родине»).

Среди самих уголовников амнистию чаще называли не «бериёвской», а «ворошиловской», поскольку именно Климентий Ефремович Ворошилов подписал этот акт в качестве Председателя Верховного Совета СССР. Для «уркаганов» Клим стал «народным героем». О нём тут же сложили песню:

На поездах и эшелонах, которые везли амнистированных из далёких лагерей домой, висели плакаты: «СПАСИБО, КЛИМ!»

Правда, те кто остался в лагерях, Клима не благодарили. Более того: доселе безропотный и серый, «мужицко-фраерский» мир вскипел от негодования. Рядовые зэки зачастую просто зверели от такой явной несправедливости!

В первую очередь встали на дыбы, конечно, спецлаги - власти имели неосторожность изолировать в 1948 году «политиков» в особые «зоны», чтобы они не действовали «разлагающе» на остальной контингент. В результате были созданы своего рода пороховые бочки, которым до поры до времени не хватало детонатора. Смерть Сталина и «бериёвско»-«ворошиловская» амнистия как раз такими детонаторами и послужили. Поднимаются Воркута, Норильск, Тайшет, Казахстан (Экибастуз и Джезказган)… Несмотря на тысячи километров, разделяющих лагеря, требования выдвигаются фактически одни и те же: сокращение рабочего дня, снятие номеров с одежды, улучшение питания, отмена ограничений на переписку, восстановление зачётов рабочих дней и пр. Но одно из главных требований - распространение на «политиков» амнистии от 27 марта.

Как мы уже рассказывали (очерк «Когда звереют «автоматчики», глава «Вставай, страна Зэкландия»), в большинстве случаев уголовники смыкаются с общей массой («воры» и их приспешники тоже были заинтересованы в выполнении перечисленных пунктов). Власти жестоко подавляют восстания, но всё же через некоторое время вынуждены пойти на ряд уступок.

Волна недовольства, однако, прокатилась не только по спецлагам, но и по остальным лагерям. Однако здесь уже основная сила удара была направлена не столько на начальство, сколько на «законников» и близких к ним «уркаганов». Лев Разгон в своих мемуарах вспоминает:

После Сталина, когда повеяло либеральным ветерком, по всем лагерям прошли кровавые восстания «мужиков» против «законников». («Непридуманное»).

Отчего же так? Ведь вроде бы «сучьи войны» постепенно начали вырабатывать в воровском мире иное отношение к «мужику» - как к союзнику; «честные воры» старались искать у основной массы арестантов поддержки в борьбе против «сук»… И вдруг - такая «неблагодарность»!